«Если после спектакля хоть один ребенок захочет прочитать эту повесть, это будет победой»

В Рязанском ТЮЗе состоялась премьера спектакля «Иваново детство», поставленного по мотивам повести Владимира Богомолова «Иван». Постановка, посвященная 80-летию Победы в Великой Отечественной войне, рассказывает о судьбе юного разведчика, чье детство было безвозвратно искалечено войной. Главные роли исполнили Николай Шишкин (Иван) и Николай Ребров (Гальцев). В центре истории — трагическая судьба мальчика, который ведёт себя как взрослый, лишенный детской беззаботности. Лишь немногие неравнодушные пытаются напомнить ему, что он – все еще ребенок, и хотят уберечь от опасности. Но Иван, движимый внутренним чувством долга, раз за разом отправляется выполнять опасную миссию во вражеский тыл. Спектакль раскрывает психологическое состояние ребенка, вынужденного существовать в мире, полном потерь, страха и смерти. О том, как постановка перекликается с одноименным фильмом Андрея Тарковского, каким образом музыка и свет создают нужную атмосферу и какую роль на сцене играет детский хор – о сложностях инсценировки изданию «Евразия сегодня» рассказали режиссёр спектакля Анна Штукатурова и исполнитель главной роли Николай Шишкин.

- Повесть «Иван» Владимира Богомолова — это, пожалуй, одно из тех редких произведений, которые показывают войну глазами ребенка, подростка. По этой причине вы выбрали его для постановки? Чтобы взглянуть на Великую Отечественную под другим углом?

А. Ш. – Поставить этот спектакль мне предложил театр. Но я очень обрадовалась, потому что это мое. Да, для меня это было неожиданно, но я очень люблю этот материал. Сначала я немного не понимала, как вообще это можно сделать. Но я отчаянная – с огромным удовольствием прыгнула в эту историю и воспользовалась этим предложением. Огромное спасибо театру и их худруку Марине Есениной за это предложение.

 

- Не было страха? Сложный материал, военная повесть. Как это все перенести на сцену?

А. Ш. – Скорее был страх уйти в Тарковского. Потому что все мы прекрасно знаем его фильм «Иваново детство», многие на нем выросли, в том числе и я. И был очень большой страх сделать так же, но при этом хуже. Поэтому я в своей голове всегда держала задачу сохранить только атмосферу фильма, но при этом сделать абсолютно другую историю.

Для этого мы решили работать вместе с драматургом и совместно писали инсценировку. Естественно, основную работу делала она, опираясь на мои технические задания, мои мысли о том, что вывести на первый план, а что отодвинуть на второй. И, конечно, у нас получилась совершенно другая история, нежели у Тарковского.

- А чем отличается ваш спектакль, что вы решили вынести на первый план?

А. Ш. – У нас в первую очередь это человеческие взаимоотношения на фоне военных событий. И здесь я иду по своей любимой колее: это изучение человеческой психологии, это про людей, про их отношения, про то, как они умеют остро чувствовать или переживать в тех обстоятельствах, в которых они оказываются. Человек — существо, которое ко всему привыкает. Но насколько быстро и глубоко люди, в том числе дети, привыкают к таким тяжелым условиям? То есть, речь не только о детях, а вообще о людях.

- Почему решили оставить такое же название, как у фильма Тарковского?

А. Ш. – Это было решение театра, и я, в принципе, с ним согласна, потому что если назвать это как-то по-другому, то это привлечет меньше людей, особенно тех, кто мало читает или вообще не знаком с этим произведением. Учитывая, что это ТЮЗ, где средний возраст зрителей — 12-16 лет, вряд ли кто-то из них читал повесть Богомолова, верно?

А вот фильм Тарковского многие видели. Поэтому я думаю, что театр выбрал такое название, чтобы сразу было понятно, о чем идет речь.

- Насколько было сложно адаптировать военную драму для сцены? Ведь это достаточно объемное произведение. От чего-то явно пришлось отказаться?

А. Ш. – Ренате Насибуллиной, драматургу, которая работала над инсценировкой, действительно пришлось нелегко, потому что материал сложный, со множеством линий, и было очень трудно выбрать, какая из них важнее. Все они важные, все непростые. Но я дала ей задание: «Мне нужно легко и светло, несмотря на то, что происходит». Конечно, в центре истории – главный герой. В повести это Гальцев, а у нас — Иван. Иван и Холин — это связка, именно их взаимоотношения, больше детско-родительские, мы вывели на первый план. Также появилась любовная линия — Маша и Гальцев.

Мы решили взять у Тарковского линию с матерью, сделать коллаборацию. Так что в нашем спектакле на первый план выходят именно отношения отцов и детей. Они всегда непростые, но здесь они еще и отягощены войной. Атмосфера этой тяжести висит в воздухе от того, что приходится чем-то жертвовать.

Конечно, это непросто, когда Холин отправляет Ивана в последнюю разведку, и они оба знают, что больше не увидятся. Это действительно непросто.

- Наверное, сложнее всего пришлось Николаю Шишкину, сыгравшему роль Ивана. Николай, вам пришлось влезть в шкуру подростка, и подростка не современного, а выросшего в условиях войны и наравне со взрослыми в этой войне участвовавшего. Ребенка, о котором некому позаботиться, потому что все его родные погибли. Насколько сложно было понять этот опыт? А главное — как его показать современным подросткам?

Н. Ш. – Главной нашей задачей было показать, что ценности тогда были другие. Но как современному ребенку, который не знает и не видел этого, в век технологий воспринять это? Конечно, дети могут всё видеть и знать, но такие вещи, которые происходили с их сверстниками в том времени, они не смогут понять из-за своей невзрослости.

Многие вещи были очень тяжелыми для восприятия. Например, мы с помощником режиссера обсуждали, какое это было время и чем люди питались, как жили. Мы вспоминали блокаду Ленинграда, когда люди поедали друг друга, чтобы выжить. Это было страшное время. Современные дети просто не могут понять, что происходило в тот момент, и восприятие у них абсолютно другое. Возвращаясь к вопросу, как это передать: в первую очередь я обращался к себе, к своему внутреннему «я», прокручивал моменты, которые могли бы тронуть детей и помочь им понять, что происходило. В реалиях, в которых мы сегодня существуем, влезть в ту шкуру и попытаться это пережить – это очень тяжело, конечно.

- Вы как-то проникались атмосферой, читали что-то, смотрели?

Н. Ш. – Да, как только я узнал, что сыграю главную роль в «Ивановом детстве», сразу же прочитал повесть. Причем взял всю книгу — все повести Богомолова, чтобы глубже понять его творчество. Затем перешел к фильму Тарковского, и меня особенно поразили сцены с матерью, которые он добавил. Они были сняты как будто бы с использованием элементов триллера — резкие моменты, подергивание камеры, что создавало немного пугающую атмосферу.  

Я также посмотрел фильм «Вор», чтобы погрузиться в атмосферу того времени, мне было интересно, как вели себя люди. Их простота, искренность в отношениях, доверие друг к другу — это поражало. Честно говоря, это именно то, чего нам сейчас очень не хватает.

- Какие художественные приемы вы использовали, чтобы передать трагизм и героизм сюжета? Играет ли свою роль музыка, свет?

- А. Ш. – В принципе, я выстраивала для ребят существование на сцене довольно простое. Опять же, возвращаясь к тому, о чем говорил Коля — о разнице между людьми того времени и современным поколением. Конечно, сегодняшнему человеку сложно понять и воспринять ту систему координат, в которой тогда жили, и то, как люди взаимодействовали друг с другом. Поэтому я старалась максимально упростить их существование на сцене — внутренне обострить, но при этом сделать его понятным в человеческом плане.

Но при этом мы создали эффект «перевертыша» — сделали очень сложный свет и музыкальное сопровождение, чтобы подчеркнуть простоту актерской игры и в то же время усложнить само сценическое пространство.

Мы отлично поработали с моими замечательными соратницами — художницей Анастасией Романцовой, с которой я ранее ставила «Рослава», и художницей по свету Анастасией Бурковой, с которой мы работали над «Рославом» и «БАМом». Мы придумали довольно сложную художественную картину, хотя сценически пространство минималистично. Это сожженная детская деревянная площадка, которая трансформируется то в штаб, то в некое непонятное пространство — место, где существует его мать. Это может быть загробный мир, сон, фантазия ребенка... До конца это остается загадкой. Только в финале становится понятно, что это ее душа и все это время она приходила за ним, чтобы забрать его к себе, потому что там ему будет лучше.

Что касается музыкального сопровождения, здесь все особенно интересно. Как и всегда в моих работах, в спектакле нет ни одной записанной фонограммы — весь звук создается вживую. Ветер, дождь, капли, вода, пулеметные очереди, сирены, пение птиц — все это артисты и сотрудники театра воспроизводят прямо во время спектакля.

Кроме того, мы привлекли детскую театральную студию при ТЮЗе — у нас участвует детский хор, который исполняет музыку, специально написанную композитором Юлием Муравьевым, и в спектакле играют музыканты — гитарист и аккордеонист.

- И у каждого эпизода получается своя атмосфера?

- А. Ш. – Совершенно верно. Например, когда у нас идут штабные сцены, зритель слышит, как в штабе капает вода. Или в любовной сцене Гальцева и Маши — где-то вдалеке звучит артиллерийская канонада, капает вода, а задняя стена сцены, арьерсцена, подсвечена так, что создается ощущение, будто это дым или вода. У нас получилось очень фантасмагорическое пространство: актеры существуют в более теплом свете, а все вокруг — стена, фон, атмосфера — холодное, ледяное, туманное.

Или, например, в сцене в наблюдательном пункте, где герои говорят о своих товарищах, павших на том берегу Днепра, размышляют, как их похоронить, обсуждают судьбу Ивана — усыновить его или отправить в суворовское училище, — на этом фоне поют птицы, стучит дятел, квакают лягушки, шелестит листва. Все это словно говорит нам: несмотря на происходящее, жизнь продолжается. Что бы ни случилось там, за пределами блиндажа.

- Николай, а как вам в таком необычном пространстве было существовать? Это мешало или, напротив, помогало лучше почувствовать атмосферу?

- Н. Ш. – Сначала на репетициях я просто входил в строй как актер, пытался найти что-то из того, что уже делал раньше, или улучшить это. В процессе работы мы постепенно отказывались от реквизита, и когда наконец вышли на сцену, уже привыкли, что у нас ничего нет, ни к чему не привязываемся. И когда реквизит все-таки появился, это неожиданно стало мешать — возникли сложности с тем, как с ним взаимодействовать, как действовать.

Что касается пространства — оно шикарное. Здесь можно придумать и сделать все что угодно. Хотя, конечно, мы держимся в рамках дозволенного. По моему мнению, все превосходно, есть еще куда развиваться, играть и играть.

- Анна, а как вы готовились к постановке? Что-то читали, смотрели, может быть, вашу семью коснулась война и вы знаете какие-то семейные истории?

А. Ш. – Конечно, такие истории есть. Как вы правильно сказали, в каждой семье, мне кажется, есть свои воспоминания о войне. Мне с детства рассказывали о тех временах, и многое я помню. Что-то мне рассказывали мои бабушки, дети войны. Но особенно много мне дали рассказы о детях-разведчиках и партизанах. Эти истории помогли лучше понять психологию детей того времени. Трудно представить, как восьмилетний ребенок мог командовать партизанским отрядом, но это реальные факты, из песни слов не выкинешь. Такие дети становились взрослыми в одно мгновение, буквально за секунду. Как бывает, когда человек ложится спать, а утром просыпается седым. Так и здесь — потеря родителей, семьи, жгучее желание мстить, все это заставляло их быстро повзрослеть. Конечно, оставался юношеский максимализм, который иногда портил жизнь. Без сомнения, многие пережили тяжелые психологические травмы, которые потом аукались.

 

А еще нам очень хотелось в спектакле дожать и докрутить тему матери на войне. Мы с Ренатой долго искали детские военные письма, особенно письма детей-разведчиков своим матерям. Две недели перелистывали фронтовую переписку, и это тоже многое нам дало. В итоге в спектакле появились дети, детский хор, который как бы сквозной линией приносит матери Ивана письма. Она зачитывает их, а в начале и в конце звучит письмо ее собственного сына. В финале, когда Ивана уже нет в живых, он оказывается перед матерью, и она читает ему его же письмо, которое он незадолго до смерти адресовал ей. И это именно тот ключевой момент, когда их души наконец-то встречаются.

- Премьерные показы уже состоялись. Как спектакль встретила публика?

Н. Ш. – В голову ребенка, конечно, не залезешь, но, судя по отзывам, молодое поколение восприняло спектакль очень хорошо. Основные отклики — что все прекрасно, все понятно, все супер. А вот зрители постарше, среди которых были и мои знакомые, говорили, что они глубоко прочувствовали историю. В конце многие сидели со слезами на глазах, их это тронуло, задело. Значит, мы достучались.

А. Ш. – Как всегда, я наблюдала за первыми спектаклями из рубки, следила за залом. Мне было интересно, насколько дети включены в процесс. И что меня особенно порадовало — из всего зала, из 285 человек, я увидела всего троих детей, сидящих в мобильных телефонах. Все остальные были полностью погружены в происходящее. Потом мне рассказывали, что в конце спектакля какие-то девочки даже рыдали. Так что, мне кажется, если о сложных вещах говорить простым языком, это будет понятно и детям.

- На ваш взгляд, можно ли тронуть современных детей такими постановками? Заинтересовать, побудить изучать историю войны?

- А. Ш. – Честно, для меня уже будет победой, если хотя бы один человек, один ребенок после спектакля захочет прочитать эту повесть или посмотреть фильм Тарковского. Это будет настоящей победой.

Каким получился премьерный спектакль - смотрите также в фоторепортаже.

Мария Седнева

Фото предоставлены героями публикации, Константин Ретинский