Воспоминания французского дипломата барона Де Баранта из посольства Франции в России в 1835-1841 гг.

- - -

Франция с давних пор стремилась укрепить свои позиции в Египте и оказывала покровительство паше Мухаммеду Али. С формированием во Франции кабинета А. Тьера (министерство 1 марта – 29 октября 1840 г.) стало ясно, что политика французского правительства относительно Египта осталась прежней, и, кроме того, оно стремилось укрепить свои позиции в Сирии, сохранив ее за Мухаммедом Али. Втайне от других кабинетов правительство Тьера попыталось добиться непосредственного соглашения султана с Мухаммедом Али, о чем очень скоро стало известно послу Великобритании в Константинополе лорду Понсонби, а также послу Австрийской империи в Париже графу Р. Аппоньи.

В результате страны – участницы Лондонской конференции поспешили опередить Францию и лишить ее лавров арбитра на Востоке: 15 июля 1840 г. Великобритания, Россия, Пруссия и Австрия подписали конвенцию, призванную урегулировать спор между султаном и пашой.

Это привело к обострению русско-французских отношений; на этот раз крайнее раздражение проявляла Франция: французы не без оснований полагали, что главной целью России было разрушение франко-английского «сердечного согласия» и изоляция Франции на международной арене, а Конвенцию 15 июля ее противники именовали не иначе, как «договором Бруннова», поскольку посол России в Великобритании, барон Бруннов, всячески содействовал ее заключению именно без участия Франции. Нессельроде писал во всеподданнейшем отчете за 1840 г.: «Франция не скрывает от себя, что мы явились основной причиной ее политической изоляции в Европе. Она в полной мере оценила наши усилия, чтобы склонить Австрию и Пруссию на нашу сторону…».

Какова же была реакция французского посла, как он оценивал отношение российского придворного общества к этим драматичным событиям? Через неделю после заключения конвенции, 23 июля 1840 г., Тьер сообщил о ее содержании Баранту. 1 августа посол докладывал Тьеру о реакции дипломатов, аккредитованных в российской столице: «На сегодняшний день новости о конвенции являются предметом всех разговоров членов дипломатического корпуса. Первое впечатление – это своего рода удивление, серьезное беспокойство. Важность событий, их возможные последствия, значительные изменения, которые могут произойти в политической системе Европы, перспективы сохранения мира, скомпрометированного разногласиями между Францией и Англией – об этом думают все, даже те, кто меньше всего склонен к размышлениям».

В этом же письме Барант изложил министру иностранных дел свое видение ситуации. По его мнению, Россия подписала конвенцию в целях разрушения франко-английского альянса и изменения расстановки сил в Европе. Барант полагал, что царь был практически уверен в том, что египетский паша не сможет противостоять объединенным силам Турции и Европы. Он отмечал: «Император надеется, что Мухаммед Али уступит. Тогда все устроится согласно его желаниям. Именно это делает его таким довольным». Подписав конвенцию, Россия, по мнению Баранта, продемонстрировала свою «враждебность и страстную ненависть» по отношению к Франции. Исходя из этого, делал вывод посол, «французское правительство и общественное мнение должны стремиться не к сближению с Россией, а к восстановлению добрых отношений с Англией». Как видим, в этом вопросе Барант проявил известную дальновидность. В то время как в самой Франции шли массовые военные приготовления, а французы мечтали о реванше за «унизительную» Венскую систему, посол справедливо полагал, что франко-английские разногласия носят временный характер и что без участия Франции урегулирование Восточного вопроса вряд ли будет возможным.

Что касается Конвенции 15 июля, то Барант ее расценивал в первую очередь не как документ, поставивший Францию вне «европейского концерта», а как соглашение, крайне невыгодное для России, более того, как удар по ее национальным интересам. Он писал: «Россия отказалась от Ункяр-Искелесийского договора, она не отправила ни одного солдата, ни один корабль для осуществления союзнических акций; она послушно согласилась и подписала все, что хотела Англия; она отказалась от всякого влияния в Константинополе и Средиземном море».

Спустя месяц после заключения конвенции, 15 августа 1840 г., Барант сообщал о реакции на нее в Петербурге: «Как это было легко предположить, договор 15 июля и ужасные последствия, которые он может иметь, беспокоят всех. Наши торговцы, находящиеся здесь, так сильно встревожены, что я должен был их уверить, что даже если мир будет потрясен, что еще не так вероятно, пройдет много месяцев, прежде чем их бизнес окажется под угрозой. Газеты, особенно наши, только добавляют сомнений относительно возможности сохранения мира».

В то же время посол искренне надеялся, что общеевропейской войны удастся избежать. Подтверждение этому он усматривал в поведении российского императора. 15 августа 1840 г. Барант сообщал: «Я не верю, что идея общеевропейской войны, крестового похода против Франции, о которой император мечтал все эти десять лет, неизменно присутствует в его душе. Никакие проекты, никакие принятые меры, никакие косвенные предположения не свидетельствуют о чем-то подобном. Конечно, все это существует в его воображении, но он слишком хорошо понимает, что Австрия и Пруссия далеки от подобных мыслей». Как видим, Барант весьма объективно оценивал императора Николая как прежде всего рационального политика, несмотря на всю его страстность и эмоциональность. По его мнению, главное, к чему стремился Николай I – это расстроить англо-французское «сердечное согласие», «проучить» Францию, вынудив ее пойти на уступки. Но даже в эти тревожные дни посол сообщал, что императорское окружение было весьма спокойным, оно не было настроено против Франции, «желало сохранения мира и надеялось, что так оно и будет». Что касается поведения самого императора, то, по словам Баранта, он в эти дни показался ему «скорее удовлетворенным, нежели воодушевленным». Между тем до окончания кризиса было еще далеко; события только набирали оборот. В сентябре 1840 г. началась интервенция англо-австрийского флота и сухопутных англо-турецких сил в Сирию. В течение октября почти все города на побережье сдались англо-австрийской эскадре.

Ситуация складывалась весьма тревожная. Как писал французский политический деятель Одилон Барро, «пушки, как говорили тогда, были готовы начать действовать сами». Посол Великобритании во Франции лорд Гренвилл сообщал из Парижа, что Франция вот-вот откроет военные действия. Граф Пален информировал царя в том же духе. В Пруссии народ распевал только что написанную «Стражу на Рейне», а прусский кабинет, опасаясь континентальной войны, срочно готовил объявление о своем нейтралитете. В начале октября 1840 г. Барант сообщал, что в Петербурге настал «критический момент», что все опасаются войны, причем войны, по его мнению, без единого реального политического мотива. «Это будет только шоковая реакция двух национальных самолюбий, возбужденных словами, а не делами, и невозможно поверить, что Франция и Европа могут быть ввергнуты в эту ужасную катастрофу». В то же время Барант сообщал Доротее де Дино, что «в Петербурге ничего не решают» и «поступят так, как захочет Англия».

17 октября посол сообщил о своем разговоре с Нессельроде, в котором вице-канцлер прямо заявил, что вопрос заключался в следующем: «Будет ли Франция воевать со всей Европой ради интересов паши…?». Барон ответил, что пока он еще не получил четких инструкций, однако подчеркнул, что «…честь нации, степень ее влияния на мировую политику, ее положение в Европе являются такими же реальными мотивами для войны, как оккупация территории или даже завоевание». Как видим, в духе заявлений французского кабинета Барант подчеркивал, что вооружения во Франции носили оборонительный характер и были продиктованы стремлением гарантировать ее национальные интересы. Действительно, Франция не собиралась воевать с коалицией европейских держав. Напротив, задачей тюильрийского кабинета было уберечь мир, сохраняя при этом, насколько возможно, национальную гордость и престиж великой державы. Глава правительства А. Тьер надеялся, что под давлением Франции новый антифранцузский союз развалится сам по себе.

2 ноября капитулировал главный оплот Мухаммеда Али, крепость Сен-Жан д’Акр. Эта новость с нескрываемой радостью была встречена в Петербурге; даже Нессельроде, по словам посла, воспринял ее «без своей обычной флегматичности». В это время уже как несколько дней во Франции было новое министерство; король Луи Филипп отправил в отставку склонного к авантюризму Тьера, сформировав 29 октября 1840 г. кабинет во главе с Н. Сультом. Однако реальным главой правительства стал назначенный на пост министра иностранных дел старинный друг Баранта Франсуа Гизо, как и сам барон, политик умеренный и осторожный.

С момента формирования кабинета Сульта-Гизо, как его стали именовать, международная ситуация начала постепенно разряжаться. Приход Гизо в министерство иностранных дел явился благоприятным фактором для возобновления переговоров между Францией и странами, подписавшими Конвенцию 15 июля. Союзные державы стремились подключить Францию к соглашению, нуждаясь в общей гарантии режима черноморских проливов. К тому же изоляция Франции поколебала европейское равновесие и создала напряженную обстановку на континенте. «Души в этот момент успокоены, хотя еще никто не знает, каким образом и какими путями правительства выйдут из этой трудной и опасной ситуации», – писал Барант в своем первом письме Гизо от 11 ноября 1840 г. Он сообщал, что император имел «страстное желание сохранить мир» и надеялся, что министерство Гизо окажется более долговечным, нежели предыдущие кабинеты.

«Россия не желает идти на сближение, но и не хочет, чтобы мы были с ней во враждебных отношениях», – такое мнение вынес французский дипломат из разговора с царем. Положение самого Баранта в это время было весьма непрочным; как отмечала Доротея де Дино, поговаривали о его переводе в Лондон.

Отметим, что со времени начала острой фазы Восточного кризиса, а именно с первых месяцев 1839 г. и вплоть до ноября 1840 г., Баранту ни разу не удалось поговорить с императором наедине по вопросам текущей политики. Это объяснялось тем, что царь проводил четкое разграничение между личностью посла и его официальной миссией дипломатического представителя. Как отмечала Т. Н. Гончарова, «обласканный при дворе, посол лишался, однако, возможности исполнять свои обязанности иначе как через посредство российского министра иностранных дел в случаях, когда император избегал затрагивать политические темы в разговорах с ним». Наконец, в письме от 1 декабря 1840 г. Барант сообщил, что разговор с царем состоялся. Николай вновь подчеркнул, что его главным желанием являлось сохранение мира, поздравил Баранта с новым составом французского правительства и поинтересовался, действительно ли у посла «давние дружеские отношения» с Гизо.

В ходе долгих и сложных переговоров Восточный вопрос был на время урегулирован, а Франция вновь заняла свое место в «европейском концерте». 13 июля 1841 г. были подписаны два дипломатических акта: один – Австрией, Великобританией, Пруссией и Россией; а другой – этими же державами и Францией. Согласно Конвенции о Проливах, Босфор и Дарданеллы отныне были поставлены под общеевропейский контроль.

Однако и после подписания этих документов напряженность в русско-французских отношениях не была преодолена. По словам графа Палена, они оставались «очень натянутыми». Поверенный в делах Российской империи во Франции Н. Д. Киселев также сообщал в июле 1841 г., что и после урегулирования кризиса его отношения с королем и Гизо «ограничивались простым обменом мнений и общими рассуждениями».

- - -

В августе 1841 г. барон де Барант и его супруга получили отпуск. На прощальной аудиенции у императора, состоявшейся в Петергофе, Николай впервые за долгое время заговорил с послом о делах. «Ну вот, мы и порешили с Восточным вопросом, этим важным вопросом, который сами таким сделали, и который больше таковым не должен являться. Я надеюсь, что в настоящее время мы больше не будем вмешиваться в дела Турции. Надо позволить им идти своим чередом». Кроме того, император подчеркнул, что, несмотря на то что Османская империя и является, по его словам, «больным человеком», «…если все согласились с тем, что необходимо ее оберегать и укреплять, эта болезнь может еще очень долго длиться».

Посол и его жена были приглашены на ужин к государю, по окончании которого Николай I и Александра Федоровна тепло попрощались с супругами Барантами, выразив желание как можно скорее вновь видеть их в российской столице.

Накануне отъезда Барант часто виделся с Нессельроде, и расстались они, по его словам, «с заверениями в доверии и дружбе». 21 августа на борту французского фрегата «Даная», доставившего в Кронштадт поверенного в делах Франции в России Огюста Казимира Перье, посол отбыл из России. Прибытие французского судна в Кронштадт было необычным явлением: последний раз французский корабль появлялся в водах Балтики семнадцать лет назад. Это был фрегат, отправленный за графом Ла Ферроне. По словам Баранта, прибытие французского судна вызвало большой интерес в Петербурге. На его борту с визитом были морской министр князь Меншиков, адъютанты императора Николая, князь Долгорукий и некоторые другие важные персоны, а также второй сын государя, великий князь Константин. Что касается самого государя, его не было в числе визитеров, однако, по словам Баранта, это было связано исключительно с тем, что год назад он не поднялся на борт английского фрегата, прибывшего за лордом Кланрикардом, и теперь стремился «сохранить полное равновесие».

Барон рассчитывал вновь оказаться в Петербурге к весне будущего года. О своих планах он, в частности, сообщал герцогине де Дино, собираясь провести осень в Оверни, у себя на родине, зиму скоротать в Париже, а весной 1842 г. вернуться в российскую столицу.

Однако в результате дипломатического инцидента, возникшего в двусторонних отношениях в конце 1841 – начале 1842 г. уровень дипломатического представительства между двумя странами был понижен. С отъездом осенью 1841 г. графа Палена в отпуск, посольство России в качестве поверенного в делах возглавил Н. Д. Киселев. Францию в Петербурге после отъезда барона де Баранта первое время представлял поверенный в делах К. Перье.

В начале 1842 г. Барант все еще надеялся на возвращение в Россию, называя дипломатический конфликт «маленькой распрей», и видел симптомы улучшения двусторонних отношений. В письме герцогине Дино он отмечал, что обе стороны обменялись «булавочными уколами», и даже полагал, что этот инцидент, может пойти на пользу императору, который будет вынужден «немного следить за своими действиями». Он также сообщал, что, по слухам, граф Пален мог вернуться в Париж через полтора месяца. В этом же письме Барант иронично сообщал своей приятельнице, что русские, проживавшие в столице Франции, очень опасались, как бы они не были отозваны «из их дорогого Парижа».

В феврале того же года княгиня Д. Х. Ливен сообщала той же герцогине Дино: «Барант ждет возвращения Палена; некоторые, однако, сомневаются в этом; посмотрим». Проницательная и осведомленная княгиня оказалась права, хотя сам Барант в это время все еще надеялся на скорое возвращение Палена в Париж и, соответственно, свое в Петербург.

Такая неопределенность сохранялась до лета. Поднимался вопрос о переводе Баранта на дипломатический пост в Рим в связи с болезнью французского посла; что касается России, то, по словам самого барона, вопрос «еще долго мог оставаться в его нынешнем состоянии». Однако уже 11 июня 1842 г. Дино записала в своем «Дневнике»:

«Из Парижа пишут, что Барант решительно не вернется в Санкт-Петербург, потому что туда больше не отправят посла; ограничатся просто министром; но мне еще точно не известно, на кого падет выбор». 12 июля 1842 г. в королевской семье Франции произошло ужасное несчастье: трагически погиб наследник престола герцог Орлеанский. Смерть принца произвела большое впечатление на российского императора, выразившего искренние слова соболезнования Луи-Филиппу. Барант полагал, что Николай, не стремясь к улучшению франко-русских отношений, по крайней мере, не был заинтересован в их ухудшении. В связи с этим, делал вывод барон, «взаимное возвращение послов могло состояться».

В сентябре 1842 г. К. Перье в качестве поверенного в делах сменил барон д’Андре. Однако еще в это время какие-то надежды на возвращение послов сохранялись. Так, герцогиня Дино в июне 1843 г. отмечала, что, по словам Брессона, посла Франции в Испании, на одном из приемов император Николай обратился к поверенному в делах Франции с вопросом, когда же вернется Барант? Сама она виделась с графом Паленом на водах в Карлсбаде в июле 1843 г.; по ее мнению. Однако никаких важных перемен не произошло; послы так и не вернулись к исполнению своих обязанностей. С середины 1844 г. до конца 1847 г. обязанности поверенного в делах Франции в России выполнял граф де Рейневаль, а после его отъезда – Мерсье.

- - -

Несмотря на то что после 1841 г. барон Барант не был в Петербурге, свой посольский пост он сохранил до конца правления Луи-Филиппа. В этом отношении случай Баранта – уникален, поскольку сроки пребывания на дипломатической службе в России среди послов не превышали в среднем восьми лет. Официально в отставку он был отправлен только после Февральской революции, 7 марта 1848 г., министром иностранных дел Временного правительства Альфонсом Ламартином. Он тяжело переживал крах режима Июльской монархии. По словам мадам де Буань, видевшей Баранта в эти дни, он показался ей «сломленным и обессиленным». Вскоре Барант уехал в свой замок Дора. Он отошел от политики, создал «Общество взаимопомощи рабочим и крестьянам коммуны Тьер» и возобновил свои исторические исследования. Он очень плодотворно работал: в 1848 г. вышла его работа «Конституционные вопросы»; в 1851-1853 гг. – шесть томов «Истории национального конвента»; в 1855 г. – трехтомная «История Директории и французской республики». В 1859 г. были опубликованы «История Жанны д’Арк» и «Жизнь маршала Моле», а также «Политическая жизнь г-на Руайе-Коллара», его давнего друга, лидера политической группы доктринеров. В 1861 г. вышла в свет последняя, на этот раз политическая работа Баранта «О децентрализации в 1829 и 1833 годах». В 1862 г., в возрасте 80 лет, Барант решил привести в порядок свои записи, сделанные на рукописных листах между страниц его работ. Они были опубликованы после смерти барона его внуком в виде воспоминаний и обширной корреспонденции, которая и легла в основу написания данной статьи.

- - -

Каковы были результаты дипломатической миссии барона де Баранта в России? Послу приходилось действовать в непростых и непривычных условиях завесы секретности, окружавшей деятельность различных органов власти, когда вся информация стекалась непосредственно к императору, при отсутствии свободы печати и гласности. Конечно, вряд ли было в его силах переломить настрой императора против Франции и короля Луи-Филиппа. В то же время можно согласиться с мнением академика Тарле, что при бароне де Баранте вражда Николая I по отношению к Франции если не утихла, то, по крайней мере, смягчилась, особенно в сравнении с периодами, когда отношения доходили до пределов допускаемой церемониальной холодности, как это было при преемниках Баранта – К. Перье, д’Андре и Рейневале. Барант пользовался неизменным уважением императора Николая I. 23 декабря 1836 г. он был избран почетным членом Российской академии наук, а 12 октября 1846 г. за активное участие в заключении русско-французского торгового договора был удостоен ордена Святого Александра Невского.

22 ноября 1866 г. Проспер де Барант ушел из жизни в своем замке в возрасте 84 лет. Он сам подвел итог своей деятельности: «Я долго вращался в политических сферах, но никогда не был ни министром, ни великим оратором, ни партийным деятелем. Я просто на совесть выполнял свой долг, всегда оставаясь верным своим убеждениям и привязанностям». На совесть свой долг Барант выполнял и на посту посла Франции в Российской империи, многое сделав для того, чтобы отношение императора Николая I к либеральной Июльской монархии стало чуть менее настороженным и неприязненным.