Расследование убийства Н. Д. Селиверстова

Расследование

Следствие по делу Падлевского, выявление его связей, сообщников, бегство – все это напрямую не было связано с убийством генерала. Особого внимания заслуживает, с одной стороны, весьма нестрогое соблюдение правил, с которым дело рассматривалось на официальном уровне, а с другой – интерес к этому делу со стороны прессы, которая использовала его в целях антирусской пропаганды.

В то время как министр иностранных дел Франции убеждал свое правительство оказать царю содействие, ни префект полиции Лозе, ни министр внутренних дел Эрнест Констан не хотели, чтобы это преступление стало поводом для очередного обсуждения вопроса о предоставлении убежища политическим эмигрантам. Как в мае этого года, когда были арестованы русские нигилисты, так и в случае с убийством генерала, власти не желали вновь поднимать этот острый вопрос; в Министерстве внутренних дел скорее даже испытывали симпатию к революционерам. Со своей стороны, префектура полиции, занимающаяся расследованием убийства Селиверстова, стремилась привлекать к этому делу как можно меньше внимания общественности, недовольной, как показывало недавнее прошлое, сотрудничеством с русскими службами. После проведения нескольких показательных арестов в кругах русских эмигрантов, расследование стало пробуксовывать. Татьяна Хрущева обещала 8 тыс. рублей за поимку убийцы, однако это не возымело результата.

Французская пресса, не дожидаясь, когда тело генерала будет предано земле, уже в конце ноября развернула кампанию против русской политической полиции. Был ловко использован эффект, произведенный убийством на общественность, и это в тот самый момент, когда наметилось наконец франко-русское сближение, желаемое военными кругами обеих стран. В деле появились новые фигуранты: некий Станислав Мендельсон, друг польских социал-демократов, профессиональный подпольщик, который предоставил Падлевскому деньги для приобретения оружия. Также переключили внимание на журналистов Лабрюйера и г-жу Северин, «подругу бедных», которые помогли убийце организовать побег, сопряженный с амурными историями, которые живо обсуждались на страницах газет. Раскрывались тайные связи, выдвигались новые гипотезы бегства Падлевского. То его видели в поезде, следовавшем в Бельгию, то полагали, что он скрывается в Болгарии, потом он оказался в Луизиане, откуда якобы пришло известие о его смерти… Строились самые романтичные предположения, включая появление некоей светловолосой дамы в черном, – сценарий, достойный пера Гастона Леру, знаменитого автора приключений Арсена Люпэна. И все это для того, чтобы в конце концов сообщить о самоубийстве Падлевского в Сан-Антонио, «где генеральному консулу (России), очевидно, доказали, что самоубийца – это и есть Падлевский».

Российское посольство, недовольное ходом расследования, обратилось с запросом к министру иностранных дел Франции Рибо; тот переправил его в Министерство внутренних дел. В документе едко отмечалось: «Настало время дополнить фельетон, будоражащий Париж и вызывающий смех в Санкт-Петербурге, новым сюжетом». Действительно ли Александр III смеялся и говорил: «Неужели вы полагаете, что нашлись достаточно глупые люди, чтобы поверить, будто все произошло именно так? Может быть, доля правды в этом есть, но все это будто написано истеричной англичанкой, возомнившей себя автором сенсационного романа». Посол Франции де Лабуле 12 октября уехал в отпуск, из которого вернулся только 20 декабря. Прибыв в Санкт-Петербург, он начал переговоры с русскими властями по вопросу об экстрадиции. Точнее, инициатива исходила от российской стороны, и именно русские поспешили к послу, дабы напомнить ему о ходе переговоров, поскольку, как подтверждает официальная переписка, русское правительство не рассчитывало на уступки со стороны Франции в этом сложном деле.

Два документа, отправленные де Лабуле в Министерство иностранных дел Франции, свидетельствуют о большом возбуждении, овладевшем умами в России в связи с неопределенностью по вопросу о процедуре экстрадиции. В депеше от 22 декабря посол сообщает об отсутствии единого подхода к решению этой проблемы, поскольку русские не сформулировали какого-либо четкого требования. Он отмечает, что «специальный представитель Министерства внутренних дел», заручившись поддержкой Моренгейма, еще весной вел переговоры с французами и убедил колебавшегося царя в том, что такая неопределенная линия поведения является наилучшей. Император присоединился к этим доводам, однако он не хотел придавать этому делу, ключ к разгадке которого ускользал, никакого официального характера, поскольку это привело бы к новым осложнениям. Российское посольство в Париже, проводившее переговоры относительно весенних арестов, анализируя майский бросок, предлагает Санкт-Петербургу организовать дело так, чтобы преподнести высылку русских политических эмигрантов как инициативу французских властей. Но, продолжает Лабуле, русское правительство не имеет намерения сформулировать какое-либо официальное требование. Но оно нам признательно, отмечает посол, за те меры, которые будут нами предприняты в отношении агитаторов, находящихся во Франции. Об убийстве генерала в письме нет ни слова. Ничего не известно и об ответной реакции Рибо на депешу Лабуле.

В личном письме, отправленном Лабуле 24 декабря, посол Франции сообщает подробности состоявшихся у него бесед. После его возвращения в Петербург ему нанес визит российский министр иностранных дел Гирс, который заверил дипломата, что за те два месяца, что он отсутствовал, доверительные отношения между двумя странами только укрепились. Что касается русского правительства, Лабуле излагает точку зрения Гирса относительно убийства Селиверстова: генерал, дескать, провалился, это – «неожиданная неприятность». «Прежде всего, смею заверить, нет никаких намеков на сожаление. В Петербурге считают, что мы получили на свою голову «неожиданную неприятность», которая была предназначена другим, и нам скорее признательны и благодарны. На наших отношениях это дело никоим образом не отразилось, напротив, они имеют тенденцию к улучшению перед лицом общих для двух стран опасностей, порожденных нигилизмом». Относительно дальнейшего развития событий в письме содержится следующий вывод: «Главный вопрос заключался в том, чтобы знать, собиралось ли русское правительство обратиться к нам с официальным или даже, неофициальным запросом выслать из Франции некоторых вожаков нигилистов, которые, как, например, Мендельсон, Лавров и Дембский, очевидно, злоупотребляют нашим гостеприимством. В день моего приезда ко мне пришел генерал Шебеко, и его визит тут же прояснил ситуацию. С самого первого мгновения мне стало понятно, что инициативу в деле экстрадиции хотят приписать нам. Это мнение только укрепилось во мне в ходе беседы с Гирсом; для меня стало очевидным, что российский посол в Париже сообщил своему начальству, будто французское правительство было не против организовать экстрадицию некоторых нигилистов, если бы об этом попросили в Санкт-Петербурге. Здесь об этом так мало размышляли, продолжает посол, что в итоге решили присоединиться к мнению императора, который, по зрелом размышлении и в согласии с Гирсом, усмотрел определенные преимущества в том, чтобы преподать урок самым неспокойным агитаторам, обосновавшимся в Париже. В то же время оба они полагали, что важнейший залог безопасности заключается в том, чтобы иметь информацию о местонахождении революционеров, будь то Франция, или какая иная страна. Рассыпаясь в похвалах в адрес парижской полиции, генерал Шебеко передал мне этот портсигар, украшенный вензелем императора и инкрустированный бриллиантами в качестве подарка для г-на Лозе».

Видимо, все это было сделано для того, чтобы сгладить эффект «неожиданной неприятности».

Итак, с русской стороны просматривалось явное намерение преуменьшить важность секретной деятельности генерала Селиверстова. Ему была посвящена единственная статья в «Гражданине» от 24 ноября, газете правого направления, которая, как считалось, выражала мнение императора. Из текста следует, что преступники, подготовившие убийство, должны были предполагать, что генералу была поручена важная политическая миссия, поскольку он «имел слабость распускать вокруг себя такого рода слухи, тогда как на самом деле, проживая во Франции, он больше не играл никакой политической роли». Бросается в глаза категоричная форма, в которой преподносится это опровержение. Это же будет свойственно и некоторым парижским газетам. Были и другие издания, которые с большей или меньшей язвительностью пытались проникнуть в тайну официозной миссии генерала. Конечно, не меньшие молнии метали и в сторону республиканского непостоянства. В конце января журналист Лабрюэр, которого считали причастным к бегству Падлевского, был оправдан. Кроме того, были выпущены на свободу главные русские подозреваемые. Мендельсон, которого считали ответственным за подготовку и организацию убийства, немедленно возвратился в Лондон. Лавров, который не был арестован вместе с бомбистами, но находился под наблюдением, как больной туберкулезом, получил разрешение отправиться на лечение в Мадеру, попасть куда он мог только через Лондон… Уязвленный и недовольный император заявляет, что Франция, «будучи человеколюбивой, также должна стать и справедливой». Но на этом упреки прекратились.

В Париже журналисты не преминули воспользоваться возможностью прокомментировать подобную перемену мнений. Как сообщает Le Petit National от 10 декабря, поскольку парижская полиция не нашла Падлевского, который, должно быть, покинул территорию Франции, правительство просит г-на Лозе, префекта, снизить темп расследования. Есть также причины дипломатического характера прекратить преследование убийц: русские не хотят ни экстрадиции, хотя говорят об этом, ни организации процесса. К большому облегчению префекта, осталось только закрыть дело, которое в статье оценивается как скандальное: «желание союза не может доходить до того, чтобы чистить ботинки царю или мстить тем, кто сбежал от полицейских…». Дабы пресечь все эти разговоры на корню, 29 ноября газета La Revolte в неточных и пренебрежительных выражениях излагает версию убийства, распространенную в эмигрантской социал-демократической среде. Этот еженедельник, регулярно получавший денежные взносы от Кропоткина (англицизмы, встречающиеся в предложениях, дают основание предположить, что текст редактировался в Лондоне), публикует статью, в которой автор радуется учиненной расправе над Селиверстовым. Он выступает против «франко-русских союзов, франко-русских клубов, русско-буланжистских агентов, изобличая их со всех сторон»; ниже публикуется список агентов, которые наводнили Париж. Посольство во главе с Моренгеймом якобы является инициатором всех этих акций. По мнению издания, Моренгейм зачастую теряет голову, не зная, что делать со всеми этими «жуликами», прибывающими из Санкт-Петербурга, «финансистами, полицейскими чиновниками, эмиссарами славянских комитетов, русскими генералами, великими князьями. Среди этого сброда генерал Селиверстов был хорошо известен в мире игорных домов и тайных агентов, как и в мире уличных девок, проводя свое время между полицией и притонами. Кем он был послан?». Действительно, это тот самый вопрос, который все себе задают, и на который никто не находит ответа: царем совместно с Орлеанами в целях организации заговора? Русским великим князем с какой-то иной секретной целью? Третьим отделением для пресечения всевозможных заговоров? Этим же отделением, но с целью добиться подписания договора об экстрадиции? Для автора статьи ответ на этот вопрос не вызывает никаких сомнений: «Этот скот, обделывавший свои делишки с горонами, непосредственно наблюдавший за ходом процесса, распространявшийся о своей особой миссии арестовать русских и перехватить их переписку, вновь появился в Париже в тот самый момент, когда на повестке дня стоял вопрос о реорганизации службы русских шпиков…» (реорганизация предполагалась на французский манер).

Среди всех этих достаточно подробно изложенных доводов, объясняющих присутствие генерала в Париже, «франко-русские союзы, франко-русские клубы» только лишь упоминаются. Это именно та тема, которую 10 декабря с язвительностью развивает Egalite´: «Где сейчас франко-русский союз? Вероятно, там же, где он был два года назад и где он будет через два года. Иначе говоря, он всегда существовал только в воображении громил денежных патриотических сундуков. Разве царь когда-то мечтал о союзе с Францией? Разве правда, что русские являются такими пылкими сторонниками французов, как нас в этом пытаются убедить? Мы полагаем, что во всей этой истории есть только насмешка над общественностью».

Дело, следовательно, было погребено; это, однако, не означало триумфа тех сил, которые хотели использовать его для того, чтобы подорвать уважение к России и представить ее как страну полицейскую, репрессивную и реакционную, с которой Франция не может заключить союз. Три года спустя Цион с явным пристрастием подведет итог этому делу, настаивая на важности союза, который со временем станет реальностью: «Был ли Падлевский нигилистом? Этому доказательств нет. Какой интерес был у русских нигилистов убивать богатого кутилу и таким образом компрометировать гостеприимный прием, оказанный им во Франции? Вероятно, Падлевский меньше всего действовал исходя из интересов частного порядка; выходец из революционных польских сект, он убил генерала Селиверстова в надежде на то, что это преступление, особенно если оно останется безнаказанным, охладит отношения между Францией и Россией. Франко-русское согласие было самым настоящим кошмаром всех польских патриотов». Именно эту версию предпочтут в России: преступление было совершено поляками, неисправимыми патриотами, а не русскими подданными, противниками императорского режима. Таким образом, переговоры о союзе, начатые в конце 1890 г., подошли к своему завершению. Русско-французский союз будет окончательно оформлен в 1894 г.

Посмертное продолжение

Генерал умер богатым человеком. Его завещание оказалось очень запутанным. Основная часть состояния распределялась между четырнадцатью наследниками; законной жене Селиверстова, с которой он был в разводе, предназначалась одна четырнадцатая часть. Но самые интересные статьи завещания касались филантропии: 2 млн 184 тыс. франков отводилось на церковные дела и благотворительность; 80 тыс. франков исполнители завещания должны были поделить между слугами генерала, а также служащими и рабочими его фабрик; 9 тыс. отписывалось домашней прислуге Селиверстова; 75 тыс. шло на завершение строительства и содержание церкви в Румянцево; 24 тыс. предназначались прихожанам трех других церквей, расположенных на землях генерала; 80 тыс. завещалось на строительство школы для детей из бедных семей и приюта для престарелых рабочих в поместье Румянцево (оба этих учреждения должны были носить имя дарителя); наконец, 1 млн 200 тыс. франков завещались городу Пензе, как напоминание о времени, когда генерал был там губернатором, и шли на организацию и содержание художественной школы, которая должна была называться «Школой Селиверстова». Кроме того, город получал библиотеку и коллекцию картин, собранную генералом. Известно также, что во Франции генерал Селиверстов оказывал покровительство одному модному русскому пейзажисту, Ивану Похитонову, который одно время проживал в По. Российский консул Карцов разрешил опубликовать эту часть завещания в прессе, в которой среди прочих откликов появился следующий комментарий: «Эти филантропические распоряжения доказывают, каким добрым и щедрым человеком был покойный, и они являются оглушительным опровержением всех недоброжелательных и несправедливых выкриков в его адрес».

Высшие чиновники политической полиции уже по определению являются самыми информированными относительно всего, что происходит в стране и за ее пределами. Третье отделение Собственной Е.И.В. канцелярии – это своеобразный сторож храма; оно несет ответственность за выполнение двойной задачи: открывать двери наружу, на Запад, и вовнутрь, обеспечивая необходимые изменения, то есть модернизацию страны. Во всем этом генерал Селиверстов принимал активное участие. Чиновник высокого ранга, он служил государству, то у всех на виду, то пребывая в тени. С одной стороны, он добровольно трудился на ниве административного реформирования страны, чтобы способствовать укреплению могущества России. С другой – исходя уже из иных соображений, он содействовал русско-французскому сближению. Что же касается не особо результативной борьбы против революционных группировок, которая велась при жизни генерала, то она станет достоянием следующего века и закончится полным провалом, а русские политические эмигранты последнего десятилетия XIX столетия, спустя 20 лет, будут активно содействовать крушению императорского режима в России.