Политический режим постсоветской России в оценках российских и французских политологов: сравнительный анализ

Политический режим постсоветской России в оценках российских и французских политологов: сравнительный анализ

В последние годы в России и за рубежом вышло немало работ, посвященных современному российскому политическому режиму. Понятие «политический режим» заимствовано из политической науки, однако сегодня на эту тему наряду с политологами размышляют историки, социологи, историки современности. Интерес к теме оправдан. В 2000-е гг. построение «сильного государства» и централизация были определены в качестве основных направлений деятельности российской власти. Первоначально складывалось впечатление, что выстраиваемая властью «вертикаль» приведет к появлению эффективных институтов, отношения между элитными группами станут предсказуемыми и прозрачными, что ускорит процесс отделения экономики от политики и позволит эффективно бороться с коррупцией. Однако 10 лет спустя остается очевидным: полученные результаты отличаются как от экспертных прогнозов, так и от первоначально озвучивавшихся властью целей.

Исследование политического режима − это сложная в научном и методологическом отношении задача. «Исследователь фильтрует действительность», − пишет социолог М. Доган. Мне же хотелось понять, насколько существующие интерпретации зависят от используемых «научных фильтров». В статье анализируется, какие подходы используются при рассмотрении российского политического режима в научном и экспертном сообществе России и Франции; как российская политическая реальность изучается в двух странах; в чем состоят различия/совпадения в системах представлений французских и отечественных исследователей.

В процессе работы мною были проведены интервью с ведущими французскими специалистами в области изучения России (2007-2009). Всем коллегам я приношу большую благодарность за откровенный разговор на эту тему. Я также хочу поблагодарить Fondation Maison des sciences de l’Homme (Фонд Дома наук о человеке, Париж) за предоставленную возможность работы во Франции.

Среди подходов к анализу российского политического режима я выделяю четыре: историко-трансформационный, сравнительный, институциональный и субъектный. Каждый из них имеет свой объект исследования, научный инструментарий и собственное видение проблемы.

Историко-трансформационный подход

В последние годы в научном сообществе на Западе и в России широко обсуждается тема политизации истории. В рамках поставленных в статье задач было важно понять, какое место предшествующий опыт занимает в интерпретации политических событий современности. «Для русских, − читаем мы в монографии французского историка Ж. Соколофф «Бедная держава», − собственная история − это основная система отсчета, для того чтобы лучше понять, как они мыслят и действуют, нужно заглянуть в их прошлое».

Сторонники историко-трансформационного подхода рассматривают существующий политический режим в континууме многовековой российской истории. Центральной темой, которая их объединяет, является традиционализм российской власти, но суть традиционализма понимается по-разному. К воспроизводящимся чертам российской власти Ж. Соколофф относит: борьбу между открытостью (западничество) и закрытостью (русофильство); контраст между внешнеполитическими амбициями государства и его материальными возможностями; противоречие между преодолением отсталости (модернизацией) и стремлением к сохранению национальной самобытности. Ю. Пивоваров основное внимание концентрирует на самой власти и присущих ей чертах: властецентричности, при которой власть занимает все общественное пространство; ее персонифицированности; отсутствии в России подлинного народного представительства и реального разделения властей. О. Гаман-Голутвина к основным чертам «исторической России» относит концентрацию политической власти в едином центре, приоритет политических элит над экономическими и союз верховной власти с народом. Л. Шевцова выделяет державничество, ставку на силу и милитаризм, имперский синдром. Для И. Клямкина основной проблемой России на протяжении ее многовековой истории является неполитический характер отношений между правящей элитой и основной массой населения. Многие авторы обращают внимание на персонифицированность российской власти как главную ее отличительную черту. Можно было бы привести и другие мнения, многие из них дискуссионны. К примеру, тезис об имперской сути российской власти. Для автора статьи очевидно, что сегодня Россия не пытается воссоздать ни советскую, ни Российскую империю. Серьезные сомнения вызывает и мысль о единстве власти и народа, хотя она широко популяризируется близкими к власти экспертами.

Для нашего анализа важно другое: из общего утверждения о традиционализме российской власти делаются разные выводы. В одном случае речь идет о возвращении современной России в историческое русло, «к тому, что было всегда», в другом − о кардинальном изменении хода истории. Учитывая произошедшие в течение двух последних десятилетий общественно-политические сдвиги, некоторые авторы говорят о Новом политическом режиме, и даже − о новой революции. Признавая наличие традиционных исторических черт, важно подчеркнуть, что, адаптируясь к новым условиям, они нередко меняют свою суть, как это произошло, к примеру, с постсоветской бюрократией.

Взгляд на российский политический режим во многом определяется отношением к российской истории. Во французской общественной науке русская история рассматривается в парадигме деградации/нормализации. В первом случае внимание концентрируется на чуждости России европейской традиции, отсутствии в русской истории демократических черт, рабстве и сервилизме русского народа, неспособного действовать свободно и сознательно. Из этого представления формируется образ современности, основанный на мысли о неготовности россиян к демократии западного типа и неизбежному откату России в прошлое. В этой логике рассуждает представитель «тоталитарной школы» историк А. Безансон. Для него Россия − это страна отстающего развития, которая на протяжении всей своей истории пыталась разными способами − через религиозное чувство или построение империи − «компенсировать собственную неполноценность». Тот факт, что в постсоветское время в России полноценная «декоммунизация» осуществлена не была, заставляет его опасаться за дальнейшее будущее страны. Главный инструмент интерпретации российской современности для Безансона − исторический детерминизм. Апеллируя к нему, автор отказывает стране в перспективе европеизации и создании демократического государства.

Сторонники тезиса о нормализации России в духе философов эпохи Просвещения убеждены, что Россия − это европейская страна, только менее развитая, а ее будущее связано с преодолением отсталости и дальнейшей европеизацией. Оценивая постсоветский период, они отмечают, что России пришлось начинать строительство новых экономических и политических институтов с нуля, но она многое успела сделать. За прошедшие годы улучшились материальные условия жизни россиян; сформировалась и действует рыночная экономика; в России появились свободы, которых прежде не существовало. За годы, прошедшие после распада СССР, «Россия стала частью цивилизованного европейского мира», − пишет Э. Каррер д’Анкосс, хотя многие из начатых в 1990-е гг. преобразований остаются незавершенными, как остается незавершенной и сама Россия. В этой логике современный политический режим видится как важный этап в строительстве нового государства и укреплении позиций России на международной арене.

Формально не включаясь в дискуссию о модернизации традиционных обществ, французские обществоведы предлагают свое видение проблемы. Мнения расходятся. Сторонники теории «зависимости от пройденного пути» воспринимают прошлое как тормоз на пути общественного развития: «плохое» историческое наследие не дает шансов на успех в будущем. Им противостоят исследователи, предлагающие документированную картину российской истории, которая мыслится ими как часть истории Европы. Они в целом дают позитивный ответ на вопрос о модернизационных перспективах России, вместе с тем отмечая, что для дальнейшего движения вперед страна нуждается в демократии и эффективном государстве (А. Фромен-Мерис). В этом контексте историческое наследие приобретает особый смысл и рассматривается как ресурс, стимулирующий преобразования (Ж. Радвани).

Как в случае с пессимистическим, так и в случае с оптимистическим видением авторами применительно к российской политической реальности высказываются мысли, которые формулировались ими ранее применительно к прошлому. История «накладывается» на современность и затем проецируется в будущее. Избирательный подход к фактическому материалу приводит к тому, что оптимисты делают упор на европейскую политическую и культурную традицию России и достигнутые ею успехи, а пессимисты − на державно-консервативную традицию и неудачи в попытках осуществить демократические преобразования. Отдельные интерпретации носят отчетливо выраженный идеологический характер («тоталитарная школа»). Но и те, и другие способствуют формированию стереотипов, в одном случае − негативных, в другом − позитивных.

В самой России отношение к истории определяется противостоянием различных течений, среди них особое место принадлежит западникам и почвенникам. Западники, как и их французские коллеги, − сторонники взгляда на Россию как на европейскую страну, выступают в поддержку ее возвращения в русло прерванной в 1917 г. европейской традиции. В 1990-е гг. они приветствовали рыночные реформы и официальное принятие РФ принципов демократии и разделения властей. В их лагере не было единства относительно темпов и методов проведения реформ, но в одном их взгляды совпали: осуществление демократических реформ и сближение с Западом было призвано, в их понимании, покончить с «азиатчиной» («неевропейскостью») и создать в России процветающее общество, ориентированное на универсальные демократические ценности. С приходом к власти В. Путина «западническое» течение раскололось на тех, кто поддержал идею укрепления «властной вертикали», и тех, кто видел в политике властей имитацию демократии и авторитарные черты. Примечательно, что некоторые представители российского западничества в своих оценках сближаются со сторонниками концепции деградации России. Политическая реальность их разочаровала, они отказываются признавать какую-либо позитивную динамику в развитии страны и крайне пессимистичны в оценках будущего (Ю. Афанасьев, Л. Седов, Л. Гудков, Б. Дубин).

Почвенники (внутри этого течения существует множество направлений) ратуют за возвращение к историко-культурным национальным традициям. Отношение к власти в этой среде противоречиво и определяется формулой притяжения/отталкивания. В 1990-е гг. представители одного из течений почвенничества – национал-патриотизма болезненно восприняли распад СССР. Но будучи государственниками, они поддержали российскую власть в надежде на создание национального русского государства. Начатые реформы и прозападный курс властей их глубоко разочаровали. Сегодня в этой среде общественно-политическая трансформация 1990-х гг. рассматривается как национальная катастрофа, апокалипсис. Именно об этом пишет Н. Нарочницкая, скорбящая об упадке державы и всего «поствизантийского» пространства. Укрепление властной вертикали в 2000-е гг. соответствовало национал-патриотическому идеалу сильного государства. Но одни представители течения восприняли проводимую В. Путиным политику скорее с одобрением, а другие опасаются недемократичности политического режима (о модели «безальтернативных президентов» пишут Т. и В. Соловей). Вместе с тем следует понимать, что противопоставление почвенников и западников в известной степени упрощает сложную картину российской идейно-политической жизни. Поскольку большинство российских аналитиков не относят себя ни к первому, ни ко второму течению.

История нередко служит легитимизирующим или делигитимирующим основанием существующего политического режима. В литературе широко используются исторические параллели. Обращаясь к современности, авторы оперируют понятиями Термидора, Реставрации, бонапартистского режима. «Матрица возвращается» − этой фразой социолог О. Крыштановская резюмирует изменения, произошедшие в системе власти и составе элит России в 2000-е гг., имея в виду возрождение в современной России черт советского строя. Во многих российских и западных публикациях используются понятия, пришедшие из недавнего советского прошлого − «номенклатура», «партийный режим».

«Неосоветской» называют современную власть оппоненты режима, их интересует, что осталось от тоталитарного прошлого и что препятствует построению демократии в современной России.

Несмотря на внешнюю эффектность исторических аналогий, следует признать, что применительно к современному российскому политическому режиму тезис о Реставрации советской системы неуместен. И не только потому, что в России в конце 1980 − начале 1990 гг. был демонтирован советский режим и были заложены основы нового общественно-политического устройства. На сегодняшний день российская власть не обладает теми ресурсами, которыми она располагала в прошлом. У нее нет идеологии, которая пропитывала все сферы общественно-политической жизни в СССР, нет возможности восстановить основу советского строя (мобилизационный режим), как нет сил воссоздать советскую империю. Но самое главное − россияне не хотят возвращаться в прошлое. Опрос общественного мнения, проведенный Левада-центром (декабрь 2009-го), показал, что лишь 15 процентов опрошенных выступают за реставрацию советского строя. Скорее соглашусь с Ж. Соколоффом, который предлагает применительно к 2000-м гг. использовать формулировку «консервативного поворота». Не только аналитическое и интеллектуальное сообщество в России обращается к истории. Власть также проявляет интерес к прошлому. Первый российский президент позиционировал себя как строитель новой России. Эпоха 1990-х при всей своей неоднозначности и противоречивости несла в себе ощущение новизны, казалось, открывала новые горизонты. Идея разрыва с недавним советским прошлым была призвана сформировать новую российскую коллективную идентичность. Но достичь этой цели в 1990-е гг. не удалось, поскольку либеральные реформы в России не принесли обществу ожидаемых результатов.

В отличие от предшествующего десятилетия 2000-е гг. в России проходили под знаком стабилизации. Государство окрепло, но главное − впервые за несколько десятилетий объективно улучшились материальные условия жизни россиян. В этом контексте властные элиты предприняли новую попытку формирования российской коллективной идентичности, в основе которой лежал пересмотр отношения к истории. В своем стремлении к стабильности второй российский президент попытался восстановить связь между различными периодами российской истории или, пользуясь выражением Ю. Пивоварова, «примирить» три России − царскую, советскую и постсоветскую. В исторической связи современный политический режим черпает свою легитимность, с ее помощью пытается консолидировать общество.

Руководители страны в разной тональности размышляют о прошлом в зависимости от политического момента и аудитории, к которой обращаются. В статье «Россия, вперед!» (сентябрь 2009) российский президент Д. Медведев сформулировал свое отношение к истории и современности. Российскому народу, пишет он, наряду с колоссальным наследием (гигантская территория, природные богатства, промышленный потенциал и т. д.), от прошлых поколений достались серьезные проблемы. В том числе: «вековая отсталость, привычка существовать за счет экспорта сырья», «вековая коррупция», избыточное государство и патерналистски настроенное общество. Полемизируя с теми, кто утверждает, что страна вступила в фазу Реставрации, Медведев оптимистично утверждает: «Возврат к политической системе периода Совеского Союза невозможен», Россия движется вперед. Примечательно, что президент не только определил желаемый вектор развития страны, но и сформулировал свою позицию относительно цены преобразований. Модернизация, в его понимании, не должна проводиться насильственными методами и стоить человеческих жизней, как это было на протяжении всей российской истории. Размышления главы государства с позиций гуманизма и понимания ценности человеческой жизни − большая редкость для России, и было бы неверно этого не замечать. В настоящее время российская власть стремится сразу решить несколько задач: через утверждение новых исторических традиций и влияние на процесс преподавания истории в школе воспитать у новых поколений героически-позитивный образ прошлого и одновременно выстроить некий образ желаемого будущего − модернизированной России, который предполагает разрыв с непривлекательными сторонами традиционной российской жизни.

Когда мы говорим о России, внимание к истории оправданно и целесообразно. На Западе, пишет историк Ж. Нива, историческая память коротка, она отшлифована требованиями политической корректности. В России эпизоды далекого прошлого до сих пор воспринимаются людьми остро и эмоционально. Историко-трансформационный подход в анализе современного развития позволяет выстроить исторический континуум, выявляет, с одной стороны, устойчивые тенденции, с другой − исторические разрывы в развитии государства и общества. Однако у него есть свои ограничения. У исследователя, анализирующего современность через призму истории, возникает соблазн сказать: «Все это уже было». Ограничиваясь историческим подходом, вряд ли можно понять, в чем состоит специфика режима, современных политических институтов и акторов. Нередко авторы, использующие исторические аналогии, забывают, что современная Россия − это новое государство; что за годы реформ сложилась и действует рыночная экономика, а современная политико-административная российская элита является частью элиты экономической, которая успела интегрироваться в международное бизнес-сообщество.

В восприятии современности через прошлое действует фактор исторического запаздывания, когда оценка политической реальности заимствуется из представлений о прошлом. Это явление описано и обосновано французским историком С. Кере применительно к межвоенному периоду XX в., когда многие французские исследователи воспринимали сталинизм через призму традиционной российской власти. Нечто подобное происходит и сегодня, когда российский политический режим 2000-х гг. оценивается через советское прошлое. Почему историко-трансформационный подход пользуется популярностью? Тому есть несколько объяснений. Во-первых, обращаясь к истории, исследователи надеются получить ответ, почему в России не осуществился демократический сценарий, которого ожидали в 1990-е гг. Во-вторых, отсылка к прошлому в определенной степени облегчает задачу исследователя, который объясняет политическую реальность через призму хорошо известных исторических событий. Хотя следует признать, что за этим приемом может скрываться и обыденная интеллектуальная леность. В-третьих, историко-трансформационный подход компенсирует дефицит информации о российской власти. Когда политический режим закрыт, а возможности проведения эмпирических исследований о власти практически отсутствуют, аналитику ничего не остается, как конструировать умозрительные сценарии. Таким образом, закрытая элита порождает домыслы о самой себе, которые распространяются, стимулируя возрождение казалось бы оставшейся в прошлом кремленологии − ущербного и порой анекдотического взгляда на политическую жизнь.

Историко-трансформационный подход должен быть взвешенным и осторожным. Исследователю предстоит не только определить, что сближает нынешнюю политическую систему с существовавшими в истории моделями политического управления, но вскрыть особенности современного периода. А следовательно, если мы хотим понять, что происходит с Россией, следует не напрямую обращаться за ответом к истории, но сопоставлять знание о прошлом с документированным, взвешенным знанием настоящего.

Сравнительный анализ

Долгое время исследование России на Западе оставалось в рамках узкой дисциплины − россиеведения. Культурологический подход к изучению России, ссылка на уникальность и непостижимость ее сущности (не будем забывать, что мифы о «русской душе» и «русском мистицизме» созданы французами) делали невозможным использование компаративных методов. Революция 1917 г., создание первого в мире социалистического государства еще более закрепили представление о России, теперь уже советской, как уникальной стране. Первая попытка исследовать советский режим в рамках компаративной методологии была предпринята представителями «тоталитарной школы» (во Франции − Р. Арон, Д. Кола, А. Безансон).