Голоса из форточек

В новом эпизоде подкаста «Идеология в советском переплёте» в центре внимания - социальные настроения СССР 70-х годов. Был ли застой, на каком «перекрёстке» идеологическая машина оказалась максимально неповоротливой, какие предупреждающие сигналы она пропустила и к чему это привело? Президент фонда «Духовное наследие» Леонид Полежаев в беседе с журналистом Татьяной Шкириной напомнит, чьими фразами и голосами «звучало» десятилетие, и что доносилось из форточек советских хрущёвок и сталинок.

---

- Леонид Константинович, сегодня поговорим о советской литературе 70-х годов XX века. Давайте по нашей «схеме»: сначала оговорим особенности социального и общественно-политического контекста. Как чувствуют себя в 70-е годы СССР и его «народонаселение»?

- Если осмыслить историю Советского Союза со всеми драматическими событиями, которые сопровождали страну (и, естественно, народ, живший в этой стране) с момента её появления: гражданская война, революции, войны, коллективизация, индустриализация, − то можно смело утверждать, что спокойно в СССР не было, тихо − тоже. Страна всё время находилась в турбулентном состоянии, и только 60-е годы, видимо, дали повод несколько снизить эту турбулентность и социальное напряжение. Обратим внимание на некоторые элементы общественно-культурного состояния общества, его морального, нравственного самочувствия. Да и материального, пожалуй. Мы уже говорили, что удалось сделать немало: например, поднять тот подзабытый энтузиазм, который был характерен, скажем, для первых пятилеток, в тридцатых. Люди поверили в новую цель, которую ставит коммунистическая партия перед всем обществом. И эта цель мотивировала, особенно молодое поколение. Не зря люди, ещё живущие сегодня, только рождённые или уже начинавшие свой профессиональный путь в то время, с гордостью называют себя шестидесятниками. Это был сильнейший импульс такого патриотического порыва, который вылился в целое явление и буквально за считанные годы преобразил всю страну. Давайте вспомним 70-е – это годы расцвета научно-технического прогресса. Советская космическая программа, значительно опережающая американскую. Это крупные социальные проекты, масштабные комплексные проекты Сибири и Дальнего Востока по развитию экономики страны. Все мы помним и Братскую ГЭС, и Братский комплекс, и БАМ, и т. д. То есть страна начала движение. Как сказали бы американцы, «села в седло». Естественно, в седле этом оказались не только одни энтузиасты-технари. Хватало и гуманитариев, и представителей искусства. Очень много яркого дали 70-е годы. Нам всем говорят, как хорошо было в СССР. Сейчас это стало неким «мемом», который используется официальной пропагандой, объясняющей уже молодому поколению, не жившему в Советском Союзе, какая это была великая страна, какая она была могучая, какие там были социальные условия, программы и так далее. В этом на самом деле много правды. Взять те же социальные лифты, которые действительно способствовали карьерному продвижению молодых специалистов, желающих выехать на большие стройки, и т. д. Страна бурлила, и нам казалось, вот мы уже наступаем на пятки Соединенным Штатам, вот-вот мы их обгоним. Иллюзия победоносного движения буквально пронизывала все поры советского общества. Естественно, что этот порыв был подхвачен литературой, художественным творчеством и кинематографом. Много можно вспомнить замечательного из 70-х годов. Если б меня спросили: «В какие годы у нас была стабильность?» (слово, которое тоже превратилась в современный мем), то я бы сегодняшней российской стабильности предпочёл бы стабильность СССР 70-х годов. На самом деле железный занавес уже казался нам прозрачным - через него было всё видно. Шло проникновение иностранной литературы, много изданий иностранных авторов. Появился журнал «Иностранная литература», где можно было прочитать западные новинки. В этой обстановке интересно поговорить о том, как чувствовала себя литература и кто были её герои.

- А что происходит в эти годы в мире? Влияют ли как-то на положение дел Советского Союза внешнеполитические события?

- Конечно, влияют. Повторюсь, никаким железным занавесом отгородиться уже нельзя было: увеличивались межправительственные контакты, стали возможны контакты писательских организаций. То есть начал осуществляться обмен, и очень многое проникало и оказывало влияние на состояние нашей культуры, литературы и так далее. В репертуары театров вернулись произведения, которые десятилетиями не ставились на сцене. Та же литература Булгакова, Есенина. Это тоже было влияние той конвергенции с западным общественным мнением, с которым приходилось считаться. Страна становилась респектабельной. Советский Союз тогда не вёл вызывающей или какой-то агрессивной политики. Борьба за мир – это была главная политическая доктрина СССР. Уж как мы за него боролись, за этот мир – это другое дело, но доктрина существовала, и, безусловно, это всё оказывало влияние на культурную жизнь. Много переводных изданий появилось в 70-е годы в Советском Союзе. Тот же Джон Стейнбек с «Гроздьями гнева», Фицджеральд, Дженни Стоун − и это я называю сейчас только американских писателей, а были и европейские.

- То есть, это всё, получается, уже в доступе, и при желании советский человек мог образовываться и духовно расти на различных литературных источниках?

- Было вполне интересное состояние. Ведь Ремарка мы начали читать именно в семидесятые. Представьте себе, да. Не ахти какая проза, но она главным образом связана с войной. Да много имён можно назвать. Именно в эти годы было определено (причём не нами самими, а многими гостями страны), что Советский Союз стал самой читающей страной. Потому что было, что читать.

- В прошлый раз, когда мы обсуждали 60-е годы, мы говорили о том, что был взят курс на оттепель, что появилось очень много человека в произведениях, право на чувства, право на рассуждения и некоторую саморефлексию. Что стало с курсом на свободу в 70-е годы? Я читала на этот счёт много разных мнений. Как считаете вы, в советских книгах появляется больше свободных слов?

- Нет. Сказать, что какой-то резкий разлом произошёл именно в 70-х по сравнению с 60-ми нельзя. Естественно, идеологическая государственная машина не бездействовала, конечно, она отслеживала смыслы и содержание и по-прежнему видела во многом опасность «обуржуазивания», сближения с западным миром и подражания западным образцам, не соответствующим социалистическим моральным и нравственным идеалам. Безусловно, за этими процессами какие-то очень внимательные глаза наблюдали. Мы знаем эти глаза. Кто-то ответственный держал руку на взмахе, дожидаясь того самого решающего момента, когда можно будет резко опустить её с возгласом: «Стоп!». Но пока рука была только поднята, и творческая свобода чувствовалась и в газетной печати, и в выходящих журналах. Конечно, вот этот резкий экономический скачок, который СССР сделал в 70-е годы, не устранил зарождающегося диссидентства или недовольных (тогда этого почему-то очень сильно боялись), но в основной своей массе литература, искусство, - культурная интеллигенция - они не могли не видеть, не оценить и не поддержать вот этот экономический и социальный прорыв своей страны. Ведь после войны-то прошло всего 15 лет, а мы уже были на ногах, мы были сыты, обуты, одеты. Перед нами было множество возможностей выбора. Поэтому, думаю, что и литература того времени не отличалась такой оголтелой пропагандой советских достижений, но, по крайней мере, очень солидно и серьёзно выводила типажи тех героев, которые, собственно, и влияли на развитие страны и общества.

- Вы сказали, что в 70-х годах СССР становится самой читающей страной. Действительно, книги, газеты, журналы издаются огромными тиражами, существует сеть общественных библиотек, и на самом деле люди по большей части именно в литературе ищут ответы на волнующие их проблемы, сверяют себя с этими героями. Но вместе с тем некоторые эксперты говорят о том, что именно в этот момент наступает эпоха брежневского застоя, и именно в эти годы пышным цветом расцветает русский самиздат.

- Ну я бы не сказал. Поскольку я − живой свидетель, и вообще, у меня есть определённый скепсис к слову «эксперты». Их, особенно сейчас, столько - по самым разным вопросам. Когда послушаешь такого «эксперта», то уши заткнуть хочется, поэтому я не эксперт, я просто человек из того времени. Выступаю «голосом» и «зрением» того, что видел и слышал, того, что я сам переживал. Заметить начало застойных явлений в 70-х годах было просто невозможно. Страна была огромной стройкой. Какой застой? И Европейская часть, и Сибирь, Дальний Восток, и Казахстан, где я работал, был строительной площадкой от севера до юга и с запада на восток. Создавалась совершенно новая экономическая агломерация в рамках Советского Союза в этой республике. Какой это застой? Такой застой бы сейчас перенести. Нет! Что касается экономической составляющей, это, конечно, были годы подъёма, годы рывка. Это были годы создания единого экономического сообщества со странами в основном Восточной Европы, входящими в социалистический блок. Создан Совет экономической взаимопомощи, который стал прообразом нынешнего Евросоюза.

- То есть я правильно понимаю, что экономический подъём в стране - это как «лекарство» от народной депрессии? То есть, это так же, как в жизни человека: если он очень занят, и у него много дел, то у него нет времени особо рефлексировать?

- Когда общество увлечено и люди видят возможность собственной реализации, то, действительно, возникает общественное единение. Оно не искусственное, оно на самом деле существовало. Но, безусловно, это не было самоорганизующимся явлением. Политическая работа велась, и коммунистическая партия, которая пронизывала все поры социальной, культурной и производственной деятельности, держала руку на пульсе. Партийные комитеты существовали везде: на заводах, в учебных заведениях, в совхозах, в колхозах. Они делали свою работу. Но вы затронули тему самиздата. Ну, в каком обществе, и может ли существовать вообще такое общество, где не было какого-то инакомыслия? Ну, любую страну сегодня самую свободную, демократическую возьмите. Там так же противоречивая, альтернативная литература и искусство существуют, это не мешает общей гармонии. Поэтому, поскольку идеологически Советский Союз был заточен на марксистско-ленинскую философию, то, естественно, вся литература, искусство, культура были тем или иным образом связаны с этой философской идеей. И нельзя себе было бы представить, что не родилось бы какое-то альтернативное мнение, что не появились бы люди, у которых был бы другой взгляд на развитие общества, на развитие страны, на политические свободы. Вот это было. Каким-то образом и такое творчество проникало в Советский Союз, и авторы, работающие за рубежом, были известны, о них говорили. Ну, конечно, не настолько это было широко распространено. Это был узкий круг людей особо интересующихся, так что опасности они для власти не представляли. Абсолютно не представляли. Просто существовали как факт.

-Какие главные идеи через свою литературу продвигает советская власть в этот период?

- Литература по-прежнему является инструментом той идеологической работы, философии, которая проводилась в жизнь, - через прозу, поэзию, драматургию. Там были герои, соответствовавшие тому политическому и идеологическому запросу, который предъявляла действующая власть культурному сообществу. «Сталевары» на сцене МХАТа − это ведь не случайная вещь, как и многие другие такие спектакли. Ближе к восьмидесятым годам - годам застоя и тревоги, которые уже ощущались во власти, появились другого рода произведения, особенно на сцене, которые пытались возродить патетику ленинизма и так далее. Свою роль литература и искусство выполняли до последнего, и скажу, что неплохо. Фронтовая проза 70-х годов начала отличаться от тех горячечных произведений 50-х и 60-х, во многом эклектических и не очень правдоподобных. Уже появилась более зрелая фронтовая проза: например, Юрий Бондарев, Александр Чаковский с романом-эпопеей «Блокада», затронули эту тему и Виктор Астафьев, Григорий Бакланов. Было много авторов, у которых война выглядела несколько иначе, чем у Елизара Мальцева или Семёна Бабаевского, «звёздного» писателя 50-х годов, автора романа «Кавалер Золотой звезды».

- Мы, кстати, в прошлом выпуске говорили про Солженицына. Сейчас снова затронули тему «диссидентской литературы». Получается, что в конце 60-х как раз выступления Солженицына и Сахарова за свободу слова и против ядерной гонки стали знаковыми. Опять же, ваши «любимые» эксперты говорят, что это можно считать поворотным моментом в интеллектуальной истории страны. И в это время появилось чуть ли не целое поколение писателей-диссидентов, которые стремились трезво говорить о советской действительности, даже несмотря на запреты публикации их книг. Например, повесть «Верный Руслан» Георгия Владимова, которая была впервые издана за рубежом, или как не отметить книгу Лидии Гинзбург «Крутой маршрут», которая, по-моему, появилась в 70-х в Милане - на 20 лет раньше, чем в нашей стране?

- Да, это матушка Аксёнова, кстати сказать. Я называю эту литературу альтернативной. Ещё раз повторю: она не могла не возникнуть, просто потому что всё-таки зрелость и интеллектуальный потенциал общества были достаточно высоки. Образованным было советское общество. Что бы мы ни говорили о «дефицитах», но я думаю, что образованность среднестатистического советского человека 70-80-х годов прошлого века гораздо выше, чем образованность сегодняшнего среднестатистического россиянина - при всей его высокотехнологичной «амуниции».

- Вы это связываете с тем, что люди сегодня меньше читают?

- Сейчас, безусловно, конечно, меньше читают, меньше интеллектуальный багаж и, соответственно, меньше словарь. Сегодня у нас клиповое мышление, а речь обязательно сдобрена употреблением матерных слов. Так что сравните. У меня есть один хороший знакомый, член дипломной комиссии в университете Достоевского. Он пришёл ко мне как-то с очередной защиты дипломников и долго качал головой. Так сказать, под впечатлением от интеллектуальных вершин молодёжи. На самом деле это очень серьёзная проблема, это качество нашего общества. Понимаете, это ведь не просто снобизм. Из такой формы образования не может рождаться ни наука, ни серьёзная литература, ни научно-технический прогресс − ничего. Для этого нужна другая образовательная база, другая интеллектуальная подготовка. Понимаете, раньше было стремление больше узнать, больше читать, больше проникнуть в суть вещей. Именно в 70-е годы даже среднестатистический советский читатель овладел виртуозным искусством читать между строк. Это ведь тоже не так просто, потому что много авторов использовали в своих произведениях такие иносказания и такие интеллектуальные шифры и обороты, которые нужно было уметь «прочесть», чтобы понять смысл сказанного и те идеи, которые автор продвигает.

- А диссидентская литература, которую и вы, я уверена, читали не десятилетия спустя, а что называется «свеженькой». Насколько она шатала устои веры в то, что страна движется в правильном направлении? Понятно, мы говорили о том, что люди в порыве: у них есть работа, есть представление о завтрашнем дне, видение собственных перспектив каких-то. И вдруг, допустим, попадается тот же «Крутой маршрут» или повесть «Судьба Усольцева» Давыдова − русский вариант антиутопии, которая раскрывает идею о гибельности высоких идеалов. В читателе наверняка что-то меняется?

- Понимаете, это не было общедоступной литературой, которая могла бы повлиять на массовое самосознание или внести какой-то ощутимый и заметный диссонанс в общепринятые смыслы и стиль советской литературы, к которой читатель привык. Нет, самиздат или, как говорили, «запрещённая литература» − это был удел любопытных и интересующихся людей. Их были единицы. Повлиять на изменение сознания точечно нельзя, посмотреть на то, как можно зарядить народ какой-то идеей можно по событиям сегодняшнего дня. Поэтому нет, «запрещёнка» всё-таки была прерогативой интеллектуалов, которые сами искали эти источники и распространяли среди узкого круга единомышленников. Понимаете, общественное сознание начало расшатываться не от «ГУЛАГа» Солженицына, не от «Крутого маршрута» Гинзбург и не от рассказов Шаламова. Оно стало «дрожать» ближе к 80-м годам, когда холодильник стал проигрывать борьбу с телевизором. Здесь мы увидели результат системы и её социальной политики, которая проходила через кухню каждой семьи, и именно это начинало сотрясать общество: «Мы же много работали, мы много строили, мы много помогали, всё вроде бы хорошо. А где прилавок?» И вот это недоверие к прилавку, недостаток товарной массы, материальная ограниченность, социальная ограниченность и прочее пошатнули идейную убеждённость советских граждан. Дело не в штучных произведениях тех или иных авторов, желающих «открыть глаза» на СССР, уже не надо никому было читать Солженицына, Шаламова, Некрасова или ещё кого-то. Авторы были лишь выразителями сомнений, «тревожными звоночками» для той системы, которая, по-хорошему, должна была бы их вовремя услышать и правильно отреагировать, а не просто затоптать в землю, чтобы никто не видел, никто не знал.

- По-вашему, с точки зрения идеологии (и идеологов) интеллектуал-диссидент − это враг стране или нет?

- Ну, какой он враг в стране? Он враг системы, но не враг народа. Что под страной понимать? Есть режим, есть система. Кто-то согласен с этой системой, кто-то не согласен. Вот и всё. Он автор, дитя своей страны, такой же патриот, может быть, даже больший, чем все согласные, и, может быть, то болезненное чувство, которое он выражает в своём произведении, не отвечающей формам марксистско-ленинской философии, съедает его самого изнутри. Но это не говорит о том, что он враг. Сделать врагом можно любого, и их сделали врагами. Видимо, идеология каждой государственной системы должна быть очень гибкой, очень внимательной, должна очень точно определять температуру в обществе и значимость тех или иных персонажей, которые могут формировать настроение и общественное мнение. Советский публицист Андрей Амальрик в 60-х годах эмигрировал за границу и в своей работе предрёк распад Советского Союза к 90-м годам. За 40 лет ДО. То есть человек обладал такой дальновидностью, таким философическим зрением, что смог проанализировать состояние системы, поставить «диагноз» и сказать, сколько она проживёт.

- Кто знаковые авторы этого периода? Чем зачитывается советский человек в 70-х годах?

- Читали всё, что попадало в руки. Отдельно тут можно сказать о творчестве Юрия Нагибина, Чингиза Айтматова, Юрия Казакова и ещё ряда писателей. Именно в 70-х годах появилось новое течение в советской литературе. Позднее этих авторов назовут «деревенщиками»: Белов, Можаев, Астафьев и Фёдор Абрамов - автор, с которым я лично знаком был. Это очень интересное направление было: по «подстриженной» социалистической литературе укладывалась свежая борозда. Впервые со страниц их книг мы узнали, что такое коллективизация, трудодни, какова жизнь советского крестьянина во всех точках Советского Союза. Скажем, Абрамов - северянин, он архангельский. Я познакомился с ним в Ленинграде, в студии моего друга, художника Валерия Пименова, с которым он тоже дружил. Тогда его ещё не печатали, он был очень беден, по сегодняшним меркам - «бомж». Человек десятилетиями работал в стол, жил на зарплату своей жены, которая работала библиографом, получала там от силы 60 рублей. Но созданные им вещи – потрясающие. Роман «Братья и сестры», над которым он вообще-то всю жизнь трудился – это действительно эпопея всей жизни глубинного народа. Всё-таки социалистическая литература хорошо «подлакировывала» события и героев, а здесь вот эти настоящие мужики и бабы – северяне, пилящие на этом лесоповале деревья, полуголодные женщины, работающие в непосильных условиях. Это было, конечно, открытием, это было новое, и хорошо, что судьба на финише жизни этого автора оказалась к нему благосклонна. Фёдор Абрамов в 80-х годах стал необычайно популярен. Огромными тиражами выходили его книги: и «Братья и сестры», и «Дом». Он такой чернявый был, очень экспрессивный, взрывался быстро. Человек болел душой за страну, за народ, за этот погибающих русский север. Ну, скажите, можно его назвать врагом страны? Это человек, болеющий за свою страну, переживающий за людей и их судьбы. Ну и, на мой взгляд, в творчестве Чингиза Айтматова с Абрамовым есть некое сходство. Ну понятно, одна страна, одна система. Только Абрамов, как лесоруб, крупно «рубит», размашистыми ударами топора, а Чингиз Айтматов, как человек восточный, очень тонко, словно лезвием «режет». У Айтматова, правда, больнее почему-то получается. Я не так близко был знаком с ним, как с Фёдором Абрамовым: три или четыре, может быть, каких-то встреч у нас было - и в Москве, в Алма-Ате, у него на родине, но мне хватило, чтобы оценить масштаб его личности, он невероятен. «Манкурт» − пожалуй, для меня, его самая сильная вещь, хотя сильные ещё «Белый пароход» и «Прощай, Гульсары!». Но «Манкурт» – это режущая душу книга. Вот она не только об этом пятачке, кусочке степи, расположенном на пустынной станции, она о стране, об обществе, о народе, и неважно казахи это, русские или это узбеки, или ещё кто-то. Это философское обобщение результатов того нравственного и душевного состояния, в котором находилась вся страна, уже вступающая в эпоху застоя и усиливающейся жёсткости.

- В 70-х ещё выходят книжки Стругацких: «Пикник на обочине» − волшебная книга, по которой был снят культовый фильм Тарковского «Сталкер». В 1975 году выходит «Град обреченный», и его считают одной из самых загадочных книг жанра, который «каждый читатель определяет для себя по-своему». Философская притча или антиутопия. В общем, многие находили и в Стругацких тот самый политический подтекст в этой фантастике. Как вы считаете, он был на самом деле?

- Фантастический мир − это форма. Там тоже надо бы читать между строк. Это не чисто какая-то фантазия в стиле Ежи Леца, это чисто советское произведение. Не случайно, конечно, Тарковский снял «Сталкера». Я думаю, что зрителей, которые посмотрели «Сталкера», гораздо больше, чем тех, кто прочитал, книгу. О творчестве Стругацких часто судят по этому очень талантливо снятому фильму. После его просмотра книгу можно и не читать. А можно отправиться поискать в литературном первоисточнике подтверждение тем мыслям, которые пришли во время просмотра.

- Леонид Константинович, давайте поговорим о героях произведений. Можно ли как-то обобщить характер их характер? На кого равняется советский человек? Какие типажи просматриваются? И о каких духовных потребностях мы можем судить, опираясь именно на читательские предпочтения?

- Каждый выбирал своих героев. Общенациональный – Гагарин, затмевавший всех герой поколения. Он и сейчас остается таким же. А если о вымышленных, то их было достаточно много, и каждый выбирал своего. Сказать, что все читатели Советского Союза уткнулись в одного героя и мечтали ему подражать, − нельзя. У меня такого не было героя. Иногда читаешь книжку, и сам себя героем поставил бы.

- Слушайте, но ведь именно в это время появляются герои-чекисты, например, нежно любимый в нашей стране Штирлиц.

- Это совсем другая литература. Понимаете? Одно дело герои – это труженики полей, сталевары, шахтёры, люди каких-то рабочих профессий, это «портрет» общества, потому они занимали своё место на страницах многих произведений и крупных, и не очень. Если же мы говорим о творчестве Юлиана Семёнова, это, скорее, детективная литература, кстати, положившая начало развитию жанра в нашей стране. Реальная она или нереальная, но она потрясает воображение. Безусловно, что Штирлиц Юлиана Семёнова − герой на все времена, что называется. Но мы не сказали о поэзии, как-то увлеклись прозой. Где наши герои шестидесятых? Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский. Где они все? Все на месте и при делах. Там ещё были достойные поэты, я бы Слуцкого, например, к ним причислил. Но все они уже классики признанные. Но они уже не «коктейль Молотова», который зажигает толпу, их творчество не разрывает. Но появляется бардовская песня, поэзия Юрия Визбора, Владимира Высоцкого. Вот этот гортанный голос Высоцкого в 70-е годы слышен из всех форточек, автомобилей и открытых окон.

- А в чём феномен его популярности?

- Трудно ответить. Он тронул нерв какой-то, общество жаждало такого. Понимаете, когда человек вот, что называется, на разрыв аорты говорит о таких простых и понятных всем вещах. Любовь необыкновенная, популярность необыкновенная, он действительно каким-то непонятным образом затмил наших поэтов-классиков. Что они чувствовали, я не знаю, потому что особой дружбы у них уже на том этапе не было. Высоцкий был абсолютно самостоятельной фигурой, культовой фигурой, безусловно. Вот мы говорили о самиздате. Это размеренная проза с философским осмыслением реальности, а это нерв, это крик души, понимаете? Галич, Высоцкий, Визбор и ещё ряд заметных фигур, которые создали эмоциональный портрет поколения 70-80-х годов. Они были ярчайшими фигурами этого периода. Они были героями и молодёжи, и взрослых, преследуемые и охаиваемые прессой, но у каждого офицера КГБ в кабинете стоял магнитофон, и там обязательно была лента с песнями Владимира Высоцкого. Я свидетель этого. В Караганде начальником КГБ был наш омич, и он меня как-то пригласил в гости. Сидим, значит, включаем магнитофон, а там - Высоцкий. Ну вот так он тронул всех, включая хранителей режима. То есть никто не был равнодушен. Феномен невероятный. О нём ещё будут писать, о нём ещё будут говорить. Время его ещё не прошло, оно ещё долго будет временем Высоцкого.

- Можно ли было в это время почувствовать, что на страну надвигаются большие перемены?

- Нет, в 70-е годы этого не чувствовалось совершенно. Чувствоваться стало, начиная с 80-х годов, и не в России. Россия − инертная, здесь инертное общество. Чувствоваться стало в национальных республиках. Тогда уже понятно было мне, жившему много лет в Казахстане, входящему в политическое руководство крупнейшего региона не только Казахстана, но и страны, хорошо знавшему людей и народ, что без радикального решения национального вопроса, суверенитета национальных республик страна придёт к своему тупику. Был бы Горбачёв, не было бы его − роли никакой не играло. Время и обстоятельства сошлись в одной точке. Вот как бывает, что в одно и то же время сталкиваются два поезда. Мог быть другой человек, и это могло произойти через два года, через три года, но это всё равно случилось бы. Удержать национальные республики в том состоянии, в котором их держала советская система, уже было невозможно.

- Про это поговорим ещё в одном из следующих выпусков более подробно. Давайте сейчас подведём итоги. Располагало ли наше десятилетие, 70-е годы, для того, чтобы творить, быть услышанным и влиять на умы и сердца? И по традиции порекомендуйте, пожалуйста, книгу, обязательную к прочтению.

- Я думаю, что литература семидесятых много сделала для формирования нового сознания людей и общества в целом. Тем более, что общество было читающим. Может быть, события 90-х годов, к которым впоследствии подошло общество, тоже связаны были с накоплением тех литературных акторов, тех героев, тех мыслей и мнений, которые выражались в поэзии, в прозе, в драматургии. Вкупе это создавало какую-то иную, отличную атмосферу даже от атмосферы 60-х годов. Чувствовалось, что общество просто взрослеет. Я это ощущал по себе, по тому, что я сам уже сильно отличался от восторженного молодого специалиста, каким был в 60-е годы. Я уже чувствовал себя зрелым человеком. Это были две разных личности – восторженное сознание и поглощение всего и вся сменилось осознанным анализом событий, фактов, бесконечным сопоставлением, и я думаю, что не я один такой был, таково было общество. Что посоветовать читать из той литературы? Его стали забывать, поэтому я всё-таки посоветовал бы читать Астафьева. Никто ещё толком не оценил глубины его творчества. Скромный, «незаметный» человек, но то, что он создал, его литература, ещё ждёт своего читателя. Его не прочитали, его ещё будут читать. Я рекомендую.

- Спасибо большое за интересную беседу. В следующем выпуске мы поговорим о литературе 80-х годов XX века.

---

Фото: Илья Петров