Системные изменения в ритме мирового экономического развития

«Евразия сегодня» продолжает серию публикаций некоторых глав книги Сергея Глазьева «Китайское экономическое чудо. Уроки для истории и мира», выпущенной издательством «Весь мир» в 2023 году. 

---

РАЗДЕЛ 3 

КНР КАК ЯДРО НОВОГО ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО И МИРОХОЗЯЙСТВЕННЫХ УКЛАДОВ

ГЛАВА 6 (продолжение)

6.3. Системные изменения в ритме мирового экономического развития

Так же и вековые циклы накопления капитала могут уйти в прошлое вместе с капитализмом, и гипотеза о смене мирохозяйственных укладов может потерять актуальность. Любая система имеет конечный срок жизни, и капитализм здесь не исключение. В свое время, анализируя производственные отношения Колониального мирохозяйственного уклада и Британского СЦНК, К. Маркс сделал вывод о неизбежности конца капитализма. И конец действительно пришел, но не капитализму, а Британскому СЦНК, который сменился Американским. Теперь мы снова слышим, что капитализму приходит конец. Причем глашатаем этой вести является такая элитная организация, как Римский клуб, недавний доклад которого содержит множество здравых суждений о неспособности капиталистической системы справиться с нарастающими экономическими, социальными и технологическими угрозами существованию человечества. В докладе говорится о вырождении капитализма, основным источником прибыли в рамках которого стали финансовые спекуляции. Как утверждается в докладе Римского клуба, 98% финансовых операций носят ныне спекулятивный характер, в оффшорных зонах спрятано от 21 до 32 трлн долл., при этом существует переизбыток капитала в фиктивных, но доходных сферах, в то время как направления, от которых зависит будущее планеты, испытывают дефицит средств. Авторы доклада считают неизбежным появление глобальных правил, обязательных для всех стран: отдельные государства не вправе делать все, что им заблагорассудиться, тем более, когда речь идет о последствиях, затрагивающих целую планету. Одновременно Клуб призывает правительства забыть о границах и объединить усилия ради совместного процветания.

На самом деле, содержащиеся в Докладе благие пожелания реализуются в успешно зарекомендовавшей себя практике формирования интегрального МХУ в КНР и других странах Юго-Восточной Азии. Точно можно утверждать, что наступил конец не капитализма, а Американского СЦНК.
Исходя из открытой К. Марксом долгосрочной тенденции понижения нормы прибыли, «маркером» конца капитализма можно считать наблюдаемое в настоящее время снижение процентных ставок до нуля и ниже. Сегодня мировые процентные ставки находятся на самом низком историческом уровне и, судя по кривой доходности, центральные банки будут удерживать их там на этом уровне в обозримом будущем (рис. 14). 


При всех сомнениях в достоверности данных до XVII в., тем более тысячелетия назад, долговременная тенденция снижения процентных ставок и доходности финансовых инструментов сомнения не вызывает. К настоящему времени эта тенденция, по-видимому, достигла предела. В уходящем десятилетии реальная доходность казначейских обязательств США, отражающих минимальную цену денег на мировом рынке, составляла в среднем 1,3%.
Доходность суверенных облигаций стремится к нулю во всех ведущих капиталистических странах, что не может не ограничивать спрос на них рыночных игроков. Основным покупателем государственных облигаций становятся национальные центральные банки, что означает переход к чисто инфляционному финансированию дефицита бюджета. Авторы исследования из этого делают вывод, что ресурс стимулирования экономического роста (или, во всяком случае, финансовых сегментов национальных экономик) за счет искусственной денежной накачки близок к повсеместному исчерпанию (рис. 15–19).

Они также указывают на фундаментальный сдвиг в социально-политических приоритетах: «вызываемый популистской электоральной политикой и большим присутствием государства в экономике тренд, вероятно, является лучшим индикатором, знаменующим близящуюся смену управленческой модели».
Прогнозы авторов исследования, тем самым, подтверждают наши выводы о смене мирохозяйственных укладов. Но изменения могут оказаться еще масштабнее: переход ставки процента в отрицательную область делает невозможным самовозрастание капитала, а это действительно означает конец капитализма.
К. Маркс обосновывал открытую им тенденцию нормы прибыли к понижению ростом органического строения капитала по мере технического прогресса. Фактически Маркс наблюдал эту тенденцию на фоне понижательной фазы волны Кондратьева, отражающей завершение жизненного цикла второго технологического уклада. После технологической революции, порожденной электрификацией экономики, открылись новые возможности для экономического роста. Прибыльность инвестиций в расширение производств третьего технологического уклада вновь поднялась до приемлемого уровня. И так каждый раз, по мере устаревания технологического уклада средняя норма прибыли снижается, а затем – со сменой технологических укладов – вновь возрастает. 



Однако происходящее в настоящее время снижение доходности всех инструментов финансового рынка до отрицательных величин беспрецедентно. Так или иначе, длительное удержание процентных ставок и доходов на вложенный капитал в отрицательной зоне окончательно превращает деньги в технический инструмент финансирования экономической деятельности, лишая их функции накопления капитала. (рис. 20–22).


 Гипотеза о закономерности смены мирохозяйственных укладов, на которой основывается настоящая работа, кажется аналогичной марксистской формационной теории. Однако последняя опровергается произошедшим четверть века назад крахом мировой системы социализма и не подтверждается историческими данными. Так, торговля людьми получила максимальное распространение не в призрачном Древнем Риме, а в описанную Марксом эпоху накопления капитала в XIX в. Первобытнообщинная формация также существенно отличаются от описанной классиками марксизма коммунистической идиллии. Не говоря уже о наивных представлениях о быстром переходе к коммунистическому обществу с прыжком из царства необходимости в царство свободы в результате социалистического строительства. И характеристика феодализма в формационной теории отражает лишь локализованный в Западной Европе фрагмент эпохи разложения традиционного общества с общинным укладом жизни, религиозным сознанием и имперским социально-государственным устройством. Трактовка этого уклада Марксом как азиатского способа производства является не более чем проявлением европейского комплекса превосходства, поскольку такой же точно уклад определял жизнь населения Европы за два столетия до выхода «Капитала».

В связи со все более часто высказываемыми предположениями о конце капитализма уместно упомянуть исследования цивилизационных циклов, которые пока плохо изучены. Теоретические концепции Л. Гумилева и Ю. Яковца отражают важные аспекты этих процессов с точки зрения культурно-этнических признаков. Ю. Яковец утверждает о завершении полутысячелетней эпохи господства Запада и переходе к новому цивилизационному циклу с лидерством Востока. Э. Тоффлер, Д. Белл пишут о стадиях аграрного, индустриального и постиндустриального развития человечества. Многие исследователи усматривают в нынешнем мировом кризисе вообще конец человеческой цивилизации и переход к постгуманоидному состоянию мира с клонируемыми и трансгенными людьми нового типа, киборгами и искусственным интеллектом.

С учетом этих оговорок при анализе современных событий будем руководствоваться охарактеризованной выше гипотезой о смене мирохозяйственных укладов. Согласно ей, разворачивающийся в настоящее время мировой кризис объясняется стремлением властно-финансовой элиты США удержать свое доминирование на мировом рынке посредством усиления контроля над своей геоэкономической периферией, в том числе методами военно-политического принуждения. Это влечет за собой крупные военные конфликты, в которых стареющий лидер растрачивает ресурсы, не добиваясь должного эффекта. Находящийся к этому времени на волне подъема потенциальный новый лидер старается занять выжидательную позицию, чтобы сохранить свои производительные силы и привлечь спасающиеся от войны умы, капиталы и сокровища воюющих стран. Наращивая свои возможности, новый лидер выходит на мировую арену, когда воюющие противники достаточно ослабеют, чтобы присвоить себе плоды победы. Именно этот процесс мы наблюдаем в результате развернутой властвующей элитой США мировой гибридной войны, победителем в которой, согласно, данной теории, станет Китай, а бенефициарами – страны Юго-Восточной Азии и другие успешно формирующиеся институты нового мирохозяйственного уклада.

Сочетая институты централизованного планирования и рыночной конкуренции, новый мирохозяйственный уклад демонстрирует качественный скачок в эффективности управления социально-экономическим развитием по сравнению с предшествующими ему системами миропорядка: советской с директивным планированием и тотальным огосударствлением; и американской с доминированием финансовой олигархии и транснациональных корпораций. Об этом свидетельствуют не только рекордные темпы роста китайской экономики за последние три десятилетия, но и выход КНР на передовые рубежи НТП. А также рывки в развитии других стран, использующих институты интегрального мирохозяйственного уклада: Японии до искусственной остановки ее подъема американцами путем резкой ревальвации иены; Южной Кореи до спровоцированного американской финансовой олигархией азиатского экономического кризиса в 1998 г.; современного Вьетнама, во многом перенимающего опыт КНР; Индии, реализующей демократическую модель нового мирохозяйственного уклада; Эфиопии, демонстрирующей рекордные темпы роста при активном участии китайских инвесторов.

Фундаментальной особенностью нового мирохозяйственного уклада является ориентация системы регулирования экономики на повышение общественного благосостояния. Примат общественных интересов над частными выражается в характерной для нового мирохозяйственного уклада институциональной структуре регулирования экономики. Прежде всего – в государственном контроле над основными параметрами воспроизводства капитала посредством механизмов планирования, кредитования, субсидирования, ценообразования и регулирования базовых условий предпринимательской деятельности. Государство при этом не столько приказывает, сколько выполняет роль модератора, формируя механизмы социального партнерства и взаимодействия между основными социальными группами. Чиновники не пытаются руководить предпринимателями, а организуют совместную работу делового, научного, инженерного сообществ для формирования общих целей развития и выработки методов их достижения. В свою очередь, предприниматели вписывают мотив максимизации прибыли и обогащения в этические нормы, защищающие интересы общества. Расширяется использование институтов предпринимательской деятельности, ориентированных не на максимизацию прибыли, а на социально значимый результат: некоммерческих организаций, институтов развития, нацеленных на реализацию инвестиционных проектов специализированных банков. При управлении денежными потоками принимаются во внимание этические нормы и вводятся ограничения против финансирования преступной, спекулятивной и аморальной деятельности. На это настраиваются и механизмы государственного регулирования экономики.

Государство обеспечивает предоставление долгосрочного и дешевого кредита, а бизнесмены гарантируют его целевое использование в конкретных инвестиционных проектах для развития производства. Государство обеспечивает доступ к инфраструктуре и услугам естественных монополий по низким ценам, а предприятия отвечают за производство конкурентоспособной продукции. В целях повышения ее качества государство организует и финансирует проведение необходимых НИОКР, образование и подготовку кадров, а предприниматели реализуют инновации и осуществляют инвестиции в новые технологии. Частно-государственное партнерство подчинено общественным интересам развития экономики, повышения народного благосостояния, улучшения качества жизни.

Во всем мире, включая капиталистические страны, существенно меняются фундаментальные основы социального государства, сформировавшиеся в период перехода к имперскому мирохозяйственному укладу. Как указывает Л. Фишман, «в прототипах современного социального государства прежде всего заботились о тех, кто был для него наиболее полезен, о чем свидетельствует не только весьма скромный объем услуг, но и тот факт, что изначально социальное страхование существовало для привилегированных слоев населения – чиновников и военных…». При этом забота о прочих категориях нуждающихся сводилась почти исключительно к благотворительной социальной политике вроде «законов о бедных», да и то касающихся не всех бедных, а только честных и трудолюбивых. Далее автор цитирует западных специалистов: «С течением времени изначальная узконаправленная забота о “бедных”, “достойных” и “полезных” трансформировалась в социальную политику, призванную обеспечить достойную жизнь всем членам общества без исключения. Политика, осуществляемая в свете этой концепции, была призвана сформировать сообщество, в котором классовые различия являются законными с точки зрения социальной справедливости. Смысл всего этого в том, что неравенство, основанное на унаследованных (классовых) преимуществах, уменьшается, но вместо него появляется новый – и уже законный – тип неравенства». Демократизация же способствовала тому, что многие ранее явно дискриминируемые социальные группы стали допускаться к принятию решений относительно оценки степени собственной полезности. Тогда помощь, которая ранее касалась только полезных государству «настоящих граждан», начала распространяться в том числе и на тех, кому она изначально не была предназначена.

Тем не менее, как показывает автор другого материала, «описанный утилитаризм никуда не исчез, да и не мог исчезнуть в условиях капиталистической экономики. Его присутствие мы обнаруживаем и в сегодняшних обоснованиях социальной политики. Так, предоставление всеобщего доступа к образованию, здравоохранению, забота о пенсионерах, безработных, матерях, детях и так далее оправдывается в том числе экономически – как забота о воспроизводстве рабочей силы и как политика, предотвращающая социальные конфликты». Ему вторит другой эксперт: «Если семьи освобождаются от бремени опекунства молодых, старых и больных родственников, то увеличивается активность на рынке труда, мобильность рабочей силы и возрастает ее экономическая продуктивность».

Популярный тезис о том, что главное богатство страны – это, в первую очередь, люди, имеет объективные основания: главным фактором экономического роста является НТП, двигателем которого служит интеллектуальный потенциал нации, а инвестиции в воспроизводство человеческого капитала в развитых странах уже давно по объему превышают инвестиции в машины и оборудование, здания и сооружения. Исходя из этого рост расходов на социальную политику оправдывается необходимостью «инвестиций» в человеческий капитал для поддержания конкурентоспособности национальной экономики. На это настроена европейская социальная модель, в частности, шведский опыт обеспечения экономического роста, который вполне гармонично сочетается с социальным прогрессом. К примеру, если осуществляются инвестиции в доступный и качественный уход за детьми, то показатели экономического роста начинают улучшаться, в том числе за счет того, что на рынке труда появляется больше женщин. При этом такая философия социальной политики, как заключает Л. Фишман, работает только при условии, когда ее бенефициары постоянно подтверждают свою полезность интеллектуальными, деловыми и морально-этическими качествами в связи с общественным благом и уровнем социальной защиты, который они получили. Возникает вопрос: а что, если такая связь ослабевает и полезность высвобождаемых из домашнего хозяйства граждан для социально-экономической системы ставится под сомнение?
Действительно, мы являемся свидетелями переоценки степени «нужности» и «полезности» труда в связи с происходящей в настоящее время сменой технологических укладов. Технологическая революция влечет за собой массовое вытеснение людей роботами и искусственным интеллектом из рутинных видов деятельности, происходит резкое обесценение человеческого капитала в большом количестве традиционных профессий. «По большому счету, единственным фактором, тормозящим сворачивание социальных государств, является само бытие человека, оправдывающее получение им социальных гарантий», – констатирует Л. Фишман.

Как замечает О. Синявская, «модели социальной справедливости и социальные институты, адекватные условиям семидесятилетней давности, не соответствуют новым рискам и потребностям современных обществ». Она считает очевидным, что социальная кластеризация, гендерная революция в публичной сфере, переоценка места института брака, а кроме того, пандемия и спровоцированный ею экономический кризис усугубили проблему ограниченности «хороших» рабочих мест и стабильной занятости. Ответом на эти трансформации вкупе с тектоническими подвижками, генерируемыми сменой технологических укладов, стало практическое воплощение в социальной политике передовых государств идеи нобелевского лауреата Амартии Сена о том, что социальная политика, в конечном счете, должна способствовать расширению возможностей людей.

Современное государство, построенное на принципах социальной справедливости, занимается не просто перераспределением ресурсов в пользу бедных, но главным образом печется о снижении рисков потери занятости и доходов. Такая модель получила название «государства благосостояния, основанного на социальных инвестициях» (social investment welfare state). Она исходит из того, что государственные программы, создающие возможности для трудоустройства и способствующие повышению производительности труда повышают экономическую устойчивость государства. Расходы на всеобщее здравоохранение, образование, профессиональную подготовку и повышение квалификации граждан рассматриваются как социальные инвестиции, позволяющие сберечь и преумножить человеческий капитал. Как заключает О. Синявская, казавшееся бременем социальное государство превращается в ресурс экономического развития.

Еще одним существенным отличием интегрального мирохозяйственного уклада от уходящего в прошлое имперского является реинкарнация национального суверенитета в качестве основы как международного права, так и социальной организации современного государства. «…Одна лишь демократия не может бесконечно сохранять государство, если в обществе раскол и власти не добиваются целей, которые население считает жизненно важными. Для этого необходим более глубокий источник легитимности, коренящийся в общем чувстве национальной принадлежности. В современном мире величайшим и наиболее долговечным источником этих чувств и легитимности государства является национализм», – считает А. Ливен.

Говоря об истоках прогрессивного национализма в период формирования имперского мирохозяйственного уклада, он констатирует, что империалисты в целом верили в необходимость новой управляемой «национальной экономики», более высокого прогрессивного налогообложения для оплаты социальной реформы и военных приготовлений. Они также верили в ограничение свободной торговли для защиты промышленности и имперского экономического единства («имперские преференции»).

Однако по мере становления имперского мирохозяйственного уклада формировались глобальные системы управления воспроизводством экономики, подмявшие под себя национальные институты. Крах мировой системы социализма усугубил эту тенденцию. Как отмечают А. Кули и Д. Нексон, «развивающиеся страны больше не могли оказывать давление на Вашингтон, угрожая прибегнуть к помощи Москвы или указывая на риск коммунистического переворота, чтобы защитить себя от необходимости проведения внутренних реформ. Размах западной власти и влияния был настолько безграничен, что многие политики уверовали в вечный триумф либерализма». На этот счет метко подметил профессор Таллинского университета Р. Мюллерсон: «Экономический либерализм с глобальными неконтролируемыми финансовыми рынками и социальный либерализм, ставящий индивидуума с его интересам и желаниями выше интересов общества, разрушают связи, которые скрепляли общество воедино. В результате они подрывают и национальные государства – колыбель демократии».

Очарованные триумфом либерализма, многие авторы в начале 1990-х поспешили диагностировать крах национальных государств – основных субъектов международного права и источников относительной социальной справедливости. В мировом общественном мнении стал формироваться образ Pax Americana: «Вашингтон пытается навязать с помощью военной силы и санкций против непослушных не ту благородную нормативную систему, которая так или иначе работала даже в период холодной войны (в значительной степени благодаря существовавшему балансу сил), а так называемый “основанный на правилах” либеральный миропорядок, то есть порядок, базирующийся на правилах Вашингтона и не имеющий отношения к международному праву», – полагает Р. Мюллерсон.

КНР и другие страны формирующегося нового мирохозяйственного уклада эти неписанные правила самопровозглашенного сюзерена не устраивают в корне. Они последовательно и, по мере истощения тенденции либеральной глобализации, все более жестко отстаивают свои национальные интересы. Новый мирохозяйственный уклад реанимирует систему международного права, основанную на взаимном признании национального суверенитета сотрудничающих государств. И не правила Вашингтона или какой-либо другой национальной столицы, претендующей на роль мировой, а облеченные в международные договоры нормы взаимовыгодного, добровольного и взаимоуважительного сотрудничества в интересах роста общественного благосостояния будут формировать новый мировой порядок.