«Человек, спасший Эрмитаж»: история Иосифа Орбели

История науки, как и история искусства, складывается не только из открытий, но и из судеб тех, кто направлял её движение, отстаивал её принципы в критические моменты, определял векторы развития целых дисциплин. В этом ряду личностей особое место принадлежит Иосифу Абгаровичу Орбели (1887-1961) – ученому-энциклопедисту, одному из крупнейших востоковедов XX века, выдающемуся филологу, археологу, историку культуры и организатору науки. Орбели оказался в числе тех редких деятелей, кому выпала задача не только осмыслить Восток с научной точки зрения, но и отстоять его материальное и духовное наследие в условиях политических катастроф и идеологических перестроек.

Путь Иосифа Орбели во многом определила та культурная атмосфера, в которой он рос, а также богатая родословная. Отец, Абгар Иосифович Орбели (1853-1915), был статским советником, юристом, государственным деятелем, прямым потомком княжеской линии Орбелянов, чьи корни уходят в феодальную знать средневековой Армении и Грузии. Мать, Варвара Моисеевна Аргутинская-Долгорукая, происходила из ветви армяно-грузинского княжеского рода Аргутинских, ассимилированной с русской аристократией. Иосиф был младшим из трёх сыновей супружеской четы, и каждый из них оставил свой след в науке. Старший Рубен стал основателем отечественной подводной археологии и выдающимся правоведом, а средний Левон вошёл в историю физиологии как один из основоположников эволюционной теории высшей нервной деятельности. Ну а младший Иосиф проявил себя как самостоятельный исследователь уже в период обучения на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета. Не ограничиваясь теоретическим изучением восточных языков и литератур, параллельно лекциям он принимал участие в полевых исследованиях, в том числе в археологических экспедициях. К моменту окончания университета (1911) на его счету было уже девять опубликованных научных работ – явный показатель зрелого научного мышления.

Ключевое влияние на молодого Орбели оказали археологические исследования в районе Ани – средневековой столицы армянского царства Багратидов, некогда величественного центра христианского Востока. С 1911 по 1918 год Иосиф Орбели активно участвовал в раскопках этого уникального памятника, сочетающего в себе элементы византийской, исламской и армянской архитектурных традиций. Важно отметить, что работа в Ани дала Орбели возможность впервые применить метод комплексного анализа (сведения об архитектурном наследии, методы эпиграфики, нумизматики и анализ литературных источников) в практике отечественного востоковедения.

После заключения Брест-Литовского мирного договора, в результате которого регион Ани отошел под контроль Османской империи, раскопки пришлось прекратить. Однако Орбели предпринял усилия, чтобы эвакуировать значительную часть обнаруженных артефактов, что стало одним из первых проявлений его институциональной дальновидности и принципиальной позиции по сохранению культурного наследия, которое в дальнейшем ещё даст о себе знать. Позднее, уже в советский период, именно по его инициативе эти предметы были переданы в формирующийся Музей истории Армении в Ереване, где и по сей день они составляют одну из важнейших частей его собрания.

После возвращения в Петроград Орбели быстро заработал в академической среде непререкаемый авторитет. Его приглашали в крупнейшие научные учреждения страны, включая Академию наук и Институт востоковедения. Ученый продолжал активно публиковать свои исследования, выпустив также фундаментальные работы по серебряным артефактам из Ирана, которые заложили основы комплексного подхода к изучению иранского искусства, позднее развитого в советском искусствознании.

1920 год стал поворотным в судьбе Иосифа Орбели: именно тогда он был назначен хранителем отдела Восточного средневековья Государственного Эрмитажа. Затем, спустя всего четыре года, Орбели занял пост заместителя директора, а после прибавил к своему имени статус члена-корреспондента Академии наук. Приняв руководство Эрмитажем в исторически бурный период, Орбели оказался в самом сердце сложного противостояния. Пока в залах музея застыли давно минувшие эпохи, в кулуарах ещё зелёной советской власти зрела идея поистине инфернальная: обменять артефакты на валюту. Первые преподносимые под соусом борьбы с голодом попытки национализировать церковные ценности начали предпринимать по прямому указанию Ленина ещё в 1921 году, но до самого Эрмитажа эта волна докатилась ближе к концу данного десятилетия. С 1929 года началась систематическая продажа предметов из его фондов. В 1930-1934 гг. она достигла катастрофического размаха: за границу было отправлено 2882 картины, включая 59 объектов исключительной художественной и исторической значимости. В списках оказались работы величайших мастеров Запада: Рафаэля, Тициана, Рембрандта, ван Эйка, Гольбейна. Картинная галерея превратилась в валютный банкомат. В ряде документов того времени можно найти циничные формулировки: произведения обозначались как «не представляющие художественной ценности» или «повторяющиеся по тематике». Дело в том, что подобное официальное обоснование упрощало процедуру вывоза и минимизировало внутренние протесты. В особой опасности оказалась тогда коллекция восточного серебра – уникальные артефакты Ирана, Сирии, Закавказья. Объяснить их значимость чиновнику, мечтающему лишь о хлебе да танках, было всё равно что читать Хайдеггера на митинге. Орбели это прекрасно понимал и не остался сторонним наблюдателем. Его действия в этот период стали примером научной ответственности, личной смелости и политической дальновидности, не имеющим аналогов в мировой истории. Осознавая невозможность противостоять репрессивной машине напрямую, он использовал весь арсенал доступных ему средств – от ловкости в обхождении с чиновниками до стратегического дипломатического давления.

Один из наиболее ярких эпизодов связан с легендарной историей спасения картин Леонардо да Винчи и ряда других шедевров. Понимая, что включённые в опись на экспорт работы могут быть утеряны безвозвратно, Орбели инициировал процедуру фиктивной реставрации. Он подготовил соответствующие документы и вывел произведения из экспозиции, временно поместив их в реставрационные мастерские. Это решение было не столько актом гражданского мужества, сколько искусно рассчитанным административным маневром, основанным на тонком знании бюрократических механизмов поздней нэповской эпохи.

В октябре 1932 года Орбели направил личное письмо Иосифу Сталину. В нём он открыто выразил обеспокоенность происходящим, подчеркнув, что подобная практика может нанести непоправимый ущерб как Эрмитажу, так и всей системе музейного дела в Советском Союзе. И получил неожиданный ответ. «Уважаемый т. Орбели! Соответствующая инстанция обязала Наркомвнешторг и его экспортные органы не трогать сектор Востока Эрмитажа», – говорилось в послании. Поручение, казавшееся на первый взгляд локальным, стало своего рода юридическим щитом, которым сотрудники музея воспользовались максимально изобретательно. Для спасения западноевропейских шедевров, они пошли на хитрость: просто переписали их в отдел Востока, так как предметы, формально относящиеся к этому отделу, не подлежали продаже. Ну а соответствие находящихся там шедевров определённому региону никто особенно не проверял. А даже если бы проверил, спорить с формулировкой «восточное влияние в стилистике композиции» могли разве что искусствоведы. Таковых же в Наркомвнешторге не водилось. Вскоре распродажи были окончательно остановлены. И не только благодаря усилиям музейных деятелей: выручка от реализации предметов искусства за рубеж оказалась существенно ниже предполагаемой.

В 1934 году Иосиф Орбели возглавил Государственный Эрмитаж и, по сути, стал его живой совестью, оставаясь на этом посту до 1951 года. Друзья называли его Тайфуном: этот спокойный и уравновешенный с виду человек обладал при этом неимоверной внутренней силой. Орбели прошел и репрессии, и войну, и блокаду. И даже пережил большой террор, обойдясь без доносов, отказался от выбора между своими и чужими. Когда ему поручили составить перечень «неблагонадёжных» сотрудников (дворянского происхождения), он поставил первым в список … себя. И Эрмитаж каким-то чудом остался вне лагерной топографии эпохи.

Когда началась Советско-финляндская война, Иосиф Орбели заранее (втайне от власти) стал готовить к эвакуации коллекции, рискуя заработать обвинения в паникёрстве. Руководимый долгом и полагаясь на интуицию, он заказывал тару, разрабатывал схемы и согласовывал маршруты вывоза шедевров. Когда в 1941-м началась Великая Отечественная, Эрмитаж уже был готов. Два состава, два ковчега, в которых спасалась культура Европы, успели покинуть Ленинград до начала блокады. Во время фашистской осады сам Орбели остался в городе. Он ходил по опустевшим залам, проверял состояние стен, осматривал витрины, понимая, что пустота – временная. Если выстоять, то музей воскреснет. И Ленинград выстоял. Победа, которой мы так гордимся, – это не только штурм Берлина и Знамя над Рейхстагом. Это и свет, не погасший в залах Эрмитажа; это уцелевшие рукописи, мозаики, полотна, бронза, персидская миниатюра и сасанидское серебро. Всё это и есть Победа. Имя Иосифа Орбели сегодня скромно высечено на фасаде музея, обращённого к Неве. Простые слова, которые напоминают, что там трудился выдающийся советский востоковед. А ведь к его имени на фасаде вполне можно было бы добавить ещё одну строку: «Человек, который спас Эрмитаж».

Эмиль Ганджалян

Иллюстрация: «Евразия сегодня», Midjourney, Gen Pol